Фраза «люди уходили в тридцать» звучит на лекциях уже двадцать лет. Когда я открываю приходские книги Йорка или оброковые списки Кракова, таблица показывает иную картину. Средняя величина, некогда выведенная французскими статистиками XIX века, включает детскую гибель. Каждый третий младенец не дотягивал до пятого дня, половина не переживала седьмой год. Именно крохи тянули вниз график. Старты […]
Фраза «люди уходили в тридцать» звучит на лекциях уже двадцать лет. Когда я открываю приходские книги Йорка или оброковые списки Кракова, таблица показывает иную картину. Средняя величина, некогда выведенная французскими статистиками XIX века, включает детскую гибель. Каждый третий младенец не дотягивал до пятого дня, половина не переживала седьмой год. Именно крохи тянули вниз график.
Старты и финиши
Кто миновал рубеж юности, имел шанс на долголетие. Вильгельм Маршал — полевой командир, родившийся около 1146 года, отпраздновал семьдесят седьмой день рождения. В рукописи «Histoire de Guillaume le Maréchal» подчёркивается, что на турнирах он оставался подвижен после полувека. Подобные примеры не редкость в королевских счетных книгах — там фиксировались пенсии и хлебные пайки.
Земля и ремесло
Крестьяне не исчезали после тридцати. Регистры ярмарочного налога Сент-Омера фиксируют арендаторов сорока, пятидесяти, реже шестидесяти лет. Тяжёлый труд компенсировался спорадическим постным рационом, близким к современному интервальному голоданию. Картулярии бенедиктинцев упоминают «annos robustos» — «силовые годы», берущие начало в двадцати и заканчивающиеся около пятидесяти. Затем начиналась «senectus utilis»: старики присматривали за стадом и детьми, передавая домен племени.
Страхи войны и мора
Военные кампании скрадывали жизни реже, чем считается. Роты шли в поход сезонно, грязевые дороги не позволяли манёвру зимой. Гораздо страшнее казался «квинтенный мор» — вспышка дизентерии каждые три-пять лет. Погребальные издержки подскакивали кратно, что читается в городских рапортах. Чума XIV века — исключительный обвал, после которого смертность вернулась на прежний уровень, а продолжительность жизни взрослого почти не просела.
Быт без антибиотиков
Стоматологический анализ черепов из кельнского кладбища Святого Колумба показывает изношенность эмали, но кариеса меньше, чем у горожан эпохи барокко: сахар стоил дороже перца. Главным врагом тела оставались травмы: перелом бедра приводит к гангрене в половине случаев. Живучесть повышала балластная диета из цельных зёрен, капусты, пива плотностью два градуса. Алкоголь снижал бактериальный фон, про что пишет Сальернский трактат «Regimen Sanitatis».
Демография без искажений
При исключении новорождённых, усреднённый возраст смерти переводчика латинской школы, подмастерья гильдии или прихрамового вдовца находился в коридоре 58–64 года. Квазимодальное распределение смещалось к старшим группам после эпидемии: выжившие обладали иммунным барьером. Иллюстрацией служит «Liber Mortuorum» Милана — в 1470 году среди сорока умерших восемь перешагнули семь десятков, трое из них — женщины.
Конгруэнтность с нашим веком
Отставание во времени лечения компенсировалось детерминантами, к которым относилась низкая концентрация тяжелых металлов в воде и отсутствие табака. Термин «коммориенция» (одновременная смерть супругов) встречается реже, чем в поздней индустриальной фазе: инфаркт тогда был редкостью, кардиоваскулярные риски возрастали после массового ввоза кофе и какао.
Вывод однозначен: показатель тридцать лет описывает не «короткую жизнь», а суровый детский отбор. Взрослый средневековый человек жил долго, трудился долго, старел постепенно, оставляя потомкам не миф о скоропостижности, а урок выносливости.