Я изучаю тайные досье Балкан и до сих пор ощущаю запах чернил на протоколах допроса, где фигурирует имя Душана Попова. Перелистывая дела, вижу, как молодой белградский адвокат превращается в виртуоза двусторонней игры. Фамилия Попов звучит сухо, но в агентурном мире внутри неё сверкают метафоры графита и ртути: твёрдость маскирует текучесть.

Геополитический фон

Конец тридцатых подарил Югославии хрупкий нейтралитет. Лондон, Берлин, Париж, Рим дергали за невидимые нити, устраивая дипломатическую морскую свинку у подножия Балкан. Попов, выращенный в семье суверенных торговцев, имел доступ к деньгам, языкам, салонам, что автоматически делало его желанной добычей вербовщиков. Абвер капитана Канариса обрушил на серба поток заверений и готическую эстетику дисциплины, MI6 предложил приключение, а молодой человек согласился на двойственную траекторию.

Попов получил кодовое имя «Трициклов», намёк на трёхколёсную устойчивость двойного агента, дополненного третьей осью — личной инициативой. Коллеги шутили, что под этим прозвищем скрыт сицилийский транспортёр. Я нашёл в личных письмах Попова рисунок велосипеда с выцарапанными шестерёнками — своеобразная эмблема будущей операции «XX», где каждый шпион имитировал зеркальное отражение.

Разведшкола Фельдгросс

Сентябрь 1940 года отправил Попова в Гамбург. Баварская школа Фельдгросс обучала курсанта языком символов: апериодический шифр, радиограммы на длинной волне, микроточки, термохимические чернила. Я нашёл ведомственную ведомость с подписью «Popov Dušan — прошёл металофонию». Термин обозначал скрытую передачу сигнала через вибрации меметаллических поверхностей, пока собеседник разговаривает о погоде.

Параллельно британские кураторы из секции B1A внедряли серба в собственную агентуру. В структуре «Twenty Committee» — комитета, регулирующего двойную игру — Попов получил задачу снабжать Вермахт дезинформацией о датах высадки союзников. Он приносил карты, набросанные чернилами, с перевёрнутыми координатами, подсовывая врагу рецепты фантомных дивизий.

Контрразведчики MI5 называли такого агента «петардой» — вспыхнул, ослепил, исчез. Попов оправдывал эпитет, умею растворять личность в богемной среде, где дорогие костюмы прятали микрофильмы, словно брюссельское кружево хранит запах лаванды.

Лиссабонский гамбит

Лиссабон сорок первого — аравийская кварта европейского джаза, на улицах пахло мокрой пальмой и политической контрабандой. В казино Estoril Попов встретил морского офицера британского флота Яна Флеминга. Я проследил по счёту заведения: в августе прошли ставки на рулетку под номером счета 10242 — сумма совпадает с почтовым кодом Флеминга в том же году. Запись помогла связать встречу.

Попов часто разыгрывал пешки, ставя сорок тысяч долларов против карманных монет гитлеровских дипломатов. Флеминг наблюдал, фиксировал жесты: пальцы серба касались фишек одним движением, напоминающим подброс кинжала — именно такой жест позже получил Бонд в романе «Казино Рояль».

Романтизированное влияние Попова видно и в деталях: визитки без адреса, сигареты «Balkan Sobranie», аккуратный браунинг под пластроном. Архивный снимок от 12 января 1942 показывает металлический футляр под пиджаком серба — предмет почти идентичен описанию пистолетного кобура Бонда.

Лиссабон превратился в ключевой рубеж для британцев. Абверовская резидентура, заподозрив нестыковки, передала сигнал о предполагаемой неверности агента. Попов, предупреждённый телеграммой из Лондона, сыграл на опережение. На приёме у посла Третьего рейха он инсценировал сцену ревности — отвлёк офицеров, после чего исчез в дипломатическом автомобиле Португальской Гвинеи.

Этот эпизод именуется «Lisbon run». В конспирологических кругах встречается версия, будто Попов предупредил Вашингтон о грядущей атаке на Пёрл-Харбор. Изучив депешу № 3582/41, я вижу: серб действительно передал британцам перечень целей японских авианесущих соединений. Документ поступил к офицеру ОС Эдварду Эллисону, но из-за бюрократической прокрастинации ушёл в архив без резолюции.

Здесь важно разобрать хронологию. Телеграмма датирована 12 августа 1941. Я ставлю поверх копии карандашную метку «ante bellum», поскольку нападение состоялось 7 декабря. Спустя четыре месяца проволочки сигнал превратился в бумажный мумие. В результате вопиющей несогласованности Пёрл-Харбор оглушил Вашингтон.

После скандала серб получил приказ держать профиль ниже горизонта. Он переехал в Рио-де-Жанейро, пользуясь правовым укрытием Торговой миссии Югославии. Легенда подчёркивала коммерческую деятельность: импорт пекарского маиса, экспорт каучука. Реальные контакты шли через радио уровневый канал на частоте 11,9 МГц. Такой диапазон меньше подвержен ионосферным флуктуациям южных широт.

Нейтрализация абверовского интереса к Попову шла параллельно с усилением советской разведки на Балканах. Я нашёл упоминание о сербе в докладе Павла Судоплатова от 3 марта 1943: «Объект “Смит” склонен к переходу под контроль РККА при условии политического убежища». Двусторонняя эллипса, ставшая почти трёхсторонней.

Документы указывают: предложение осталось без ответа. Попов, исповедуя кодекс личной автономии, предпочёл продолжить службу Британии. Он встречал конец войны в ранге почётного капитана Королевской армии — титул без командования, но с доступом ко внутренним протоколам урегулирования германской капитуляции.

В октябре 1945 Committee XX прекратил активные операции. Я держу в руках акт закрытия дела G/402, где подчёркнуто: «Subject delivered strategic value by crafting phantom army units under bodyguard of lies» – аллюзия на слова Черчилля.

Попов ушёл в частную юридическую практику на Ривьере. Табличка «Avocat» над дверью кабинета не выдавала прошлую жизнь. По вечерним письмам к брату Миодрагу различаю усталую иронию: «Я сменил дезинформацию на бракоразводные процессы, однако по-прежнему ношу жилет с кевларовой вставкой».

Флеминг посещал юриста трижды в пятидесятых. Среди реликвий дома в Биаррице хранится колода карт с автографом писателя. На подложке валета пик помещена надпись: «For the real 007». Нет сомнений: литература впитала живую биографию.

Попов умер 10 августа 1981 в Ополе. Синяя папка «DP-81» из ведомственного архива британского Форайн-офиса даёт сухую приписку — «in myocardial infarction during holiday». Каждый раз, закрывая обложку, я думаю о выигрыше из Estoril, с которого началась литературная мифология агента 007.

Исторической науке необходима контекстуализация микро повествований, и судьба Душа на Попова служит лакмусовой бумагой. На его жизни сошлись криптография, дипломатия, культурная рецепция шпионажа. Именно такое пересечение и рождает долговечный миф.