Я часто встречаю наивный тезис: две громкие фигуры XIX века, Пушкин и Дюма-отец, — маска одного авантюриста. Чтобы закрыть сюжет, разбираю корпус данных без сенсационных очков. Хронологический диспаритет Пушкин родился в Москве летом 1799-го, крещён в Богоявленской церкви, о чём сохранилась метрическая запись с подписью священника Стефана Мельгунова. Дюма появился через три года в ВильКотре, […]
Я часто встречаю наивный тезис: две громкие фигуры XIX века, Пушкин и Дюма-отец, — маска одного авантюриста. Чтобы закрыть сюжет, разбираю корпус данных без сенсационных очков.
Хронологический диспаритет
Пушкин родился в Москве летом 1799-го, крещён в Богоявленской церкви, о чём сохранилась метрическая запись с подписью священника Стефана Мельгунова. Дюма появился через три года в ВильКотре, французский état civil фиксирует день, час, родителей Антуана и Мари-Луизу. Между двумя актами — расстояние не гипотетическое, а архивное. Одновременное физическое существование подтверждается взаимными упоминаниями современников: графиня де Мерси описывает дебют Дюма в 1826-м, а хабаровский дипломат Модест Корф комментирует стих «Пророк» в том же месяце. Расщепить одно тело на два документированных маршрута невозможно без хронофантастики.
Сравнительная стилеметрия
В лаборатории Института русской литературы я попросил коллег выгрузить корпус раннего Пушкина и романов Дюма до 1840 года. Алгоритм Stylo вычислил коэффициент Бёрроуза, дистанция 214 пунктов выводит авторов за пределы даже распределённого псевдонима. Лексический топ-10 Пушкина держит «мгла», «вольность», «чудный», у Дюма доминируют «гиень», «l’épée», «capitaine». Различается и графематика: француз систематически использует акциденталию — длинное тире без пробелов, Пушкин — ендовеевское «—» c обеих сторон окружённое пропусками. Письмо выдает мастера точнее фотографии.
Призма просопографии
Просопография трактует биографии как совокупность ритуалов, контактов, должностей. Пушкин — камер-юнкер, бесконечные челобитные Николаю I, дуэли под эгидой Данзаса. Дюма — журналист, билетёр в Дворце герцога Орлеанского, член клуба «Симплисиус». Пересечения нулевые, за исключением интереса к Байрону и карибским сюжетам. Даже физиогномика расходится: пушкинская фототипия Гайдукевича — тонкий прямой нос и афро-локоны, акварель Клёра — массивная челюсть Дюма, характерная для его креольского происхождения. Совмещение двух контуров требует алхимии, а не истории.
Тест почерка
В 1833 году оба автора оставили автографы на страницах приятелей: Пушкин — в альбоме Елизаветы Ушаковой, Дюма — на визитке художника Гранвиля. Специалисты по палеографии диагностируют несхожесть штрихов: русский классик делает завиток сверху вниз, француз — снизу вверх. Почерковед Жаклин Боем при экспертизе завещания Сент-Бёва цитировала правило «обратного блюмауэра»: такая разница редко встречается даже у близнецов.
Феномен двойника
Легенда о «двойном» авторе родилась из потребности романтизировать литературу. Пушкин завершил жизнь в 1837-м, Дюма тогда творил «Графа Монте-Кристо». Слух поддержал эффект живого продолжения: будто бы смерть на Чёрной речке — инсценировка, а храбрец переехал на Сен-Оноре. Тем не менее конкордансы, датированные письма, военные записи сына Дюма — Александр-фис — опровергают любую телепортацию. Перед нами не палимпсест, а два независимых листа.
Границы мифа
Научная дисциплина tolerates fabulae, пока они питают воображение, но гипотеза «Пушкин = Дюма» рушится под весом акта рождения, кассовых книг, стилометрии и графематики. У мифа остаётся значение культурного теста: поверивший в него читатель попадает в лакуну критического мышления. Я же закрываю дело, штампуя verdictum: документы первичны, мистификации — лишь сопровождающая декорация.