Я занимаюсь экономической историей России тридцать лет, потому вижу длинную цепь трансформаций, где энергичные прорывы соседствуют с драматичными провалами. Каждый перелом оставлял феноменальные артефакты: статистические таблицы, заводские ландшафты, финансовые отчёты, портреты предпринимателей. По-прежнему актуален древнегреческий термин «хрематистика» (искусство накопления ради самого накопления). Им пронзена логика ряда российских циклов. Выберу главные узлы, демонстрирующие ход развития в XX–XXI веках.

Импульсы индустриализации

Финансовая реформа Сергея Витте придала отечественным железным дорогам ритм, сопоставимый с фронтирными мегапроектами США. Золотой стандарт, введённый в 1897, укрепил конвертируемость рубля и поощрял приток международного капитала. Заводы в Петербурге, Риге, Донбассе наращивали выпуск рельс, локомотивов, подъёмных машин. Однако аграрный сектор оставался дуальным: хуторские хозяйства использовали агротехнику, тогда как общинные наделы базировались на трёхполье. Внутренняя асимметрия заложила будущий конфликт между городом и деревней, отражённый в статистике хлебных цен, продовольственных карточек и миграционных потоков.

Революция 1917-го разорвала привычные цепочки обмена. Военный коммунизм просуществовал недолго, его сменила НЭП — гибрид рыночных контрактов и директив. Налог натуральным изъятием уступил денежному, кооперация обрела простор, биржи ожили. Денежная единица «золотой червонец» демонстрировала аскетическую эмиссию, чем заслужила доверие торговцев. Прибыль промыслов выросла, но инвестиций на масштабную модернизацию не хватало.

Плановвая модель под давлением

С началом первого пятилетия лозунг «догнать и перегнать» превратился из лозунга в директиву. Фордизм проник на Урал, где проектировщики Генри Ганта адаптировали сети конвейеров к морозам. Характерен феномен субботников — коллективных сверхурочных без оплаты, рассматриваемых экономистами как форма непаритетного обмена труда на идеологический символ. Закон об уголовной ответственности за «прогулы» фиксировал жёсткую дисциплину. За десятилетие объём тяжёлой индустрии вырос втрое, а темп урбанизации достиг 5 % в год.

Великая Отечественная война сократила фонд оборудования на четверть, демографический шок ощутим до сих пор. Послевоенная восстановительная пятилетка отличалась экстремальной нормой накопления: до 45 % валового продукта направлялось в инвестиции. Термин «мобилизационная модель» появился тогда и подчёркивал приоритет оборонных отраслей. Гражданский сектор испытывал дефицит, зато военно-промышленные лаборатории рождали уникальные технологии, позднее тиражированные в авиастроении и космосе.

В шестидесятых стартовала реформа Косыгина — попытка внедрить стоимостные рычаги. Кельнский бухгалтерский коэффициент (индекс соотношения чистой продукции к авансированному капиталу), теневая матрица хозяйственного расчёта, нормы амортизации прижились частично. Инновации натыкались на иерархию, где министр решал судьбу центров прибыли. На выходе появилась стагнация, описанная терминами «нормировочная экономика» и «плановый диссонанс».

Рыночные реформы и глобализация

После 1991 года кризис трансформации сопровождался обвальной инфляцией, достигавшей четырёх цифр, и резким падением выпуска. Ключевой инструмент — ваучерная приватизация — породил класс собственников, описанный понятием «прихватизация» в публицистике. Финансовые пирамиды, включая «МММ», опустошили сбережения. Рублёвые девальвации 1992 и 1998 подняли конкурентоспособность экспорта, однако реальный доход населения сократился почти вдвое.

Нулевые годы принесли фискальный реванш. Налоговый манёвр, упрощение ставок для компаний и формирование Фонда национального благосостояния снизили уязвимость бюджета к сырьевым колебаниям. Энергорентный поток поступал в стабфонд, уменьшал внешний долг и покрывал инфраструктурные мегапроекты: трубопровод «ВСТО», магистраль «Амур-Якутск». Параллельно крепла цифровая экосистема: «Яндекс», «Касперский», платёжная система «Мир».

После 2014 подвела ценовая конъюнктура нефти, присоединились санкции. Ответом стал импортозамещающий курс, который стимулировал сельхозкластер, производство программных алгоритмов, микроэлектронные фабрики. Капитал вышел на маршруты «Шёлкового пути», расширилось сотрудничество с Азией. Параллельно дефицит рабочей силы побудил бизнес внедрять роботизацию, базу данных в распределённых сетях, интеллектуальные договоры (смарт-контракты).

Пандемия породила шок спроса, зато усилила электронную торговлю и удалённый труд. Макроэкономические стабилизаторы, созданные десятилетием ранее, смягчили волатильность. Вторая половина 2020-х обещает диверсификацию: водородная энергетика, углеродный рынок, генетически редактированные семена. Синергия отраслей вызовет новую технологическую волну в терминологии Николая Кондратьеваа.