Дмитрий Григорьевич начинал кавалерийским прапорщиком, дыхание эпохи Гражданской войны ковало его характер резче булата. Позднее он внимательно изучал механизированную войну, командовал танковой группой под Толедо, впитывал опыт испанской кампании. На его картах тогда ни одной красной стрелы не уходило в пустоту.

Карьера накануне беды

К июню 1941 Павлов возглавлял Западный фронт. Армейская группировка включала более 6000 орудий, 2147 танков, половина – Т-26 или БТ-5, техника, уступавшая «Панцер-III» в скорости прицельной смены. Штаб-квартира фронта размещалась в Минске, за линией старых польских фортов, что вызывало у меня ощущение раскрытого забрала. Документы тыла показывают: 11-е управление ГАБТУ направляло бронезапчасти партией, которую по железнодорожной карноте w-11-342 успели выгрузить только пятого июля – уже поздно.

Павлов просил у Генштаба разрешения перенести авиацию ближе к фронту развертывания, но директива «Ни шагу без согласия» застыла ледяной печатью. В результате утром 22 июня пикировщики «Штука» разнесли аэродромы Барановичи, Лида, Пуховичи, списав в пепел треть истребительной бригады Копецкого. Первый мой тезис: Павлов действовал в узкой рамке директив Кузнецова и Жукова, где каждая запятая весила больше батальона.

Дни мартирологии фронта

Комкор Болдин пытался контрударом у Гродно сорвать клин Гота. Танки 6-го мехкорпуса вышли к Сокулке без связи: радиостанции 71-ТК-3 страдали паразитной емкостью анодов, на длинной волне слышался лишь шорох статики. Пятый день боёв, и уже началась эвакуация Минска. Я нашёл в фондах Н-30872 донесение капитана Свиридоваа: «Город взят в кольцо, связь с фронтом отсутствует». Труба поражения гудела.

26 июня Павлов звонит Тимошенко: «Требую разрешения отходить к Березине». Ответ сух: «Держать рубеж». На карте фронтовой обстановки – гнейсовая трещина, удары клиньев объединённой танковой группы Клейста. Менее чем за неделю Западный фронт потерял около 3200 орудий, до 60 % личного состава отдельных стрелковых дивизий. Павлов приказывал формировать заградотряды из тыловиков, но линия обороны уже напоминала иссохшее русло.

30 июня – падение Минска. Павлов отводит остатки к стыку Днепра и Березины, где пытался выправить линию у Борисова. Диахрония приказов Сталина и реальной обстановки вскрывает латентное противоречие в ядерной плёнке командования: политический диктат против оперативного расчёта.

Суд и казнь

На рассвете 2 июля фронт передан Еременко. Павлов, начальник штаба Климовских, командующий артиллерией Гршин, генерал-майор Коробков – под арестом. Следствие НКВД продлилось 17 суток. Протоколы отражают обвинения: «потеря управления», «панические настроения», «подрыв обороноспособности». Павлова заставили подписать признание, составленное следователем Рюмином: мифическая диверсия, связь с «правыми».

Трибунал Особого совещания заседал 22 июля без защитников. Я изучал стенограмму: час и двадцать минут. Приговор – расстрел. Вечером того же дня в подвале Бутырской тюрьмы Дмитрий Григорьевич прошептал: «Живите крепко». Пуля калибра 7,62 мм перечеркнула судьбу фронта и человека.

Посмертная реабилитация 1957 года вернула генералу честь, но не вернёт сорок первое. Прозопография (комплексный ббиографический анализ) участников той драмы показывает: вина распределялась тоньше, чем приговор. Павлов ошибался, задерживался с контрударами, доверял устаревшим схемам Шапошникова, однако система командования, подверженная директивному ступору, вела к катастрофе с той же неизбежностью, что лавина срывается после малого толчка.

Сквозь архивную пыль обретается не злодей, а трагический офицер. Его дорога к эшафоту – символ слома иллюзий, затянувшегося поверья в непогрешимость директив. Каждый, кто разворачивает плановые карты Генштаба июня 1941, слышит тихий гул минских дорог: там ехал на казнь генерал, надеявшийся инструкцией победить войну мотором.