Я исследую архетипы южноамериканской политики три десятилетия. После военного переворота 1943 года трущобы Буэнос-Айреса гудели, земледельческие латифундии поглощали ресурсы, буржуазное правительство теряло поддержку. В такой атмосфере поднимается подполковник Хуан Доминго Перон — харизматик, соединяющий социальную патетику с дисциплиной казармы. Его союзницей стала актриса Мария Эва Дуарте, работавшая с микрофоном не хуже, чем он с гарнизоном. Дуэт запустил политическую форму, которую я обозначаю термином «синкретический каудильизм»: гибрид милитарного порядка и масс-демократии, с опорой на городские профсоюзы.

Культ descamisados

Перон ввёл понятие descamisados — «безрубашечники», рабочие кварталов, презревшие традиционный дресс-код. Термин возник при Росасе, однако при содействии Эвы получил почти литургический смысл. Я анализировал газетные сводки 1946-1949 годов: слово повторяется с частотой бунта, перекраивая язык агитации. Мифологизация позволила создать горизонт солидарности между профсоюзом мясников и домохозяйкой из Ла-Боки, без участия партийных комитетов. Ключевым решением стала «Ley de Convenios Colectivos» 1945 года. Коллективный договор приобрёл конституционный вес, рабочий суд получил проактивный мандат. Средняя зарплата взлетела, конфликты приняли управляемый характер. Прослеживается прямая связь с доктриной social justice Католической церкви, энциклика «Quadragesimo Anno» использовалась как светский манифест.

Эва как медиатор

Эва Перон превратила президентскую резиденцию в благотворительный центр, который одновременно служил политическим трибуналом. Фонд Eva Perón раздавал жильё, лекарства, обувь, дар вычерчивал социальный контракт: благодарность выражалась голосами на выборах и ритуалом подъёма перонтийских флагов. Медиатизация милосердия породила тип популистского обмена, который аргентинский культуролог Ф. Рикчел в 1963 году назвал «clientela sagrada». Радио Cadena Azul y Blanca усиливало эффект: Эва использовала театральный словарь, называя парламент escenario, электорат — público. Благодаря такой лексике государство рисовалось как гигантская сцена, а гражданин ощущал роль участника спектакля.

Экономический маятник

Перон инициировал политику sustitución de importaciones — ставку на национальные фабрики тракторов, обуви, локомотивов. К ней добавился механизм IAPI — центральной закупки зерна для экспорта, что дало ресурсы тяжёлой индустрии. Монокультура пшеницы уступила место диверсифицированному портфелю, однако механизм держался на высоких мировых ценах, после их падения бюджет испытал одышку. Армия наблюдала рост харизмы супругов как угрозу автономии генерального штаба. Напряжение усилилось, когда Эва добилась права голоса для женщин и предложила собственную вице-президентскую кандидатуру. Эти шаги восприняты офицерским корпусом как подрыв традиционной иерархии.

В 1955 году, после серии неудач-стабилизаций песо, экономист Эрнесто Лонгарини ввёл термин «peroninflación» — спираль цен, подпитываемая субсидиями. Военные организовали «Революцию освободителей», отправив супругов в изгнание посмертно: Эва уже покоилась в мраморе Реколеты.

Тем не менее культ пережил физическое удаление лидеров, превратившись в политический палимпсест. Изучая речи Карлоса Менема, я обнаружил 27 цитат из Перона и 11 отсылок к Эве, подданных без указания источника. Подобное наблюдается у Киршнеров. Перонизм функционирует как «семантический адамант» — концепт, отклоняющий критику благодаря собственной многозначности.

Расслоенная память о Перронах напоминает магнитный шторм: поля меняют знак, энергия не исчезает. Астор Пьяццолла признавал, что скоростной ритм «Fuga y Misterio» обязан уличным митингам Эвы. Урбанисты приписывают понтийской эре вертикальный рост кварталов Вилья-Солдати, ибо рабочим понадобилось жильё рядом с фабриками. Социологи фиксируют новую идентичность cabecita negra — дитя миграции с северо-запада.

Моё резюме формулирую через термины политической физиогномики. Хуан даровал классу descamisados голос, Эва подарила ему лицо. Синтез создал режим, сочетавший индустриализм, патернализм и элемент литургии. Перонизм уникален тем, что устоял после крушения его архитекторов и продолжил циркулировать в крови нации, словно серотонин истории.

Для будущих исследователей перонизм предоставляет лабораторию популистской алхимии: charismaticoc, медиа-мессии, redistribución, милитарный аппарат. Перон и Эва внесли в политический словарь Аргентины чувство общинной справедливости, запустив циклы экономической ломки. Оба вмешали восторг и разлом, превратив историю государства в драму широкого жеста.