Я поднимался к главной арке на рассвете, когда охристый массив уже таял в бирюзовом воздухе. Неровный откос выводит прямо к барбакану — передней каменной башне, чья приземистая грудь первым встречала лучников противника. Песок скрипит под подошвой, слышен тихий звон заклёпок на решетчатых створках. Ни один голос не нарушает плотную тишину нагорья, и всё же кажется, будто шаги эхом множат собой исчезнувший гарнизон.

Ландшафт и планировка

Отдалённость от русел рек исключила классический ров, поэтому инженер опирался на рельеф. Террасированные склоны, прорезанные ветровыми руслами, образуют естественный замок. Каменотёсы использовали конгломерат с туфовыми жилами, благодаря чему кладка дышит лёгкостью, не утрачивая прочности. Внутренняя сеть переулков напоминает арабеску: она изгибается под прямым углом лишь дважды, заставляя чужака кружить, тогда как житель идёт кратчайшим ходом буквально на уровне памяти.

Оборонный ансамбль

Дальше начинается адарве — узкий боевой проход поверх стены. Отсюда открывается вид на равнину, чей серо-золотой ковер вспыхивает, когда ветер гнёт зерно. На ребре зубцов стоят мерлоны — прямоугольные выступы, защищающие стрелков. Между ними видны бойницы с расходящимися наружу краями, чем испанские мастера превзошли североафриканский канон. Особое внимание притягивает бугерон — выступ оборонительной платформы, напоминающий клюв сокола, под ним скрыт под’ёмный мост второго яруса. Артишок из железных шипов обрамляет деревянные ворота: самодельная «ежица» лишала кавалерию разбега.

Символика и наследие

Наблюдая резьбу капителей, ловлю танец орнамента: палиметты сплетаются с куфическими изречениями, а по краю идёт тонкая нить магрибского лозового узла. Лаконичный надписной медальон гласит «аль-изу лиллах» — «мощь принадлежит Всевышнему». Формула выполняет двойную функцию: клятва и психологическое давление. Под сводами дар аль-имара, дома правителя, сохранился стук нашего времени: рядом с ямой-тануром археологи вычистили остатки голубой глазури, найденной на шар-баттале, блюде для шафранового риса. Малейший осколок заменяет целую хронику, будто тигель, сплавляющий огонь, воду и слово.

Я спускаюсь к полукруглой цистерне, укрытой в скале. Вода выпадает серебром каждый раз, когда капля бьёт о гладкий свод. Пленённый шумом ветров и нерушимой геометрией, ухожу в сторону тени. Крепость продолжает молчать, словно огромный песочный час, застывший между двумя эпохами. Рассеянный свет полирует стены, а на висках уже лежит пыль столетий, вкус у неё терпкий, как зеленый миндаль. Камень хранит каждое прикосновение, точно пергамент бережёт чернила, и потому рассказ ещё не окончен.