У стеллы из диорита, найденной при расчистке сузских слоев, я впервые ощутил прямое дыхание старовавилонской юстиции. Мраморный зал Лувра стал лишь рамой для череды строк, каждая из которых несла тяжесть присяги царя земледельцам, торговцам и жрецам.

Хаммурапи, шестой правитель аморейской династии, сформировал правовой свод на исходе XVIII века до н. э., опираясь на традиции шумерских лугалей, но насыщая текст идеей единого царского мира — mātum rabītum, «обширная страна».

Глиняная призма права

Текст насчитывает двести восемьдесят два параграфа, выровненных в форме аподиктики: условная часть открывает казус, последующая строка формулирует санкцию. Подобная структура восходит к древним табличкам Липит-Иштара, однако Хаммурапи придал ей театральность через повторяющийся начальный оборот «šumma awīlum» — «если человек». Термин awīlum описывает равноправного свободного горожанина, в отличие от muškenum, зависимого подданного, платящего оброк. На полях текста встречается лексема nišītu, «обетный дар», обозначавшая имущество, изъятое из оборота в пользу храма, а в разделе о клятвах — слово šimdu, «судебная печать», гарантирующее неизменность таблички.

Кровь и серебро

Череда санкций строится на равновесии между кровной расплатой и денежным выкупом. За выбитый зуб предусматривается штраф в шестьдесят шекелей, однако при повреждении зуба раба выплата сокращается: через дифференциацию телесная неприкосновенность превратилась в социальный индикатор. Жесткая матрица звучит хлестко, но внутри видно стремление ограничить месть рамками предсказуемого тарифа.

Сельский блок параграфов охватывает арендный плуг, утечку воды, потраву стада и заклад сорняков. Лаконичная статья 42 приговаривает к конфискации, wenn землевладелец утаил сбор. Подобное решение устраняло потенциальную долгосрочную тяжбу. Термин ilku — «служебный надел» — свидетельствует о военной повинности земледельца перед дворцом.

Эхо царского суда

Когда ассирийский царь Тиглатпаласар I записал собственный суд, рассуждения о хвостах ослов и спорных каналах напоминали вавилонские клише. Хаммурапи выступил прецедентом: редактируя казусы, он замкнул власть суда на фигуре государя, ликвидировав границу между жреческой и светской инициативой.

Я вижу в монументе юридическую драму, высеченную между львиной гривой скального божества Шамаша и ногами царя. Слова, застывшие под рельефом, подобны басу в шумном оркестре истории: не слышны с первого взгляда, но направляют ритм законодательства обширного Ближнего Востока бронзового века.