Я исследую истоки вычислительных устройств уже три десятилетия. Архивы Александрии, шумерские таблички, палимпсесты монастырей — всякий источник, где цифры соседствуют с механизмами, привлекает моё внимание.

Начало пути ведёт к абаку. Пальцы и камешки на песке уступили место косточкам раквиц, нанизанным на медные прутья. С помощью такой рамы купцы сводили счета быстрее устных расчётов, а школьники закрепляли арифметику движением ладони.

В эллинском мире абак слился с таблицей Пифагора, образовав предмет, где металл, дерево и математика звучали в унисон. Малый арсенал приёмов — сложение, вычитание, умножение — уже выстраивал основы для алгоритмов.

Нити времени

К первому веку до нашей эры мастера Родоса создали антикитерский планетарий. Бронзовые шестерни, зубчатые венцы, дифференциал, способный прогнозировать затмения, — сооружение, словно карманный космос. Диаскопическое шкалирование шло через циклы Метона и Сороса, а ручка винтового транслятора плавно переносила отображение с календаря на циферблат.

Остатки прибора пролежали среди губок двадцать веков, пока спёкшаяся бронза не раскрыла секреты под рентгеновскими лучами. Расчёты показали точность до градуса дуги — достижение, которого хватило бы для прокладки морских маршрутов.

Забытые зубчатки

В Китае периода Северная Вэй потайные школы суаньсунь оттачивали счёт с помощью бамбуковых палочек. Каждая палочка обозначала разряд, а вращение на девяносто градусов меняло знак. Приём получил название «хэлунь» — чёрный дракон, потому что сплетённые ряды напоминали чешую. Математики пересекали пространство листа, словно стратег на доске го.

Параллельно индийские зодчие применяли chaturanga-danda — четырёхгранный прут с выгравированными цифрами, незаменимый при строительстве храмов. В ходе расчёта брамин отбрасывал использованные пруты в ящик «лэкха-кути», благодаря чему складывал сложные величины без книжной бумаги.

Средневековая Европа унаследовала латинский глагол «computare», но забыла античную механику. Лишь навигационная школа Майорки возвратила шестерню на палубу. Астронавигатор «saphea» сочетал арабскую сферу с зубчатыми бобышками, выводя долготу при помощи пинакеса и отвеса.

Предтечи транзистора

Джон Непер, барон Мерчистон ский, задумал кости, где логарифм спрятан внутри диагональных сеток. Рифлёные стержни заменили длинные таблицы ритмичным переставлением цилиндров. Покрыта тиснёной кожей коробка выглядела скромно, однако содержала идею позиционного переноса, схожего с пропуском сигнала в триггере.

Готфрид Лейбниц, вдохновлённый работой Не пера, вывел концепцию ступенчатого колеса. Барабан с переменным числом зубьев создавал такт, сродни частоте кварца. Машина Лейбница складывала, вычитала, умножала, делила и даже вычисляла корень, о чём свидетельствует донесение из Ганновера.

Филипп Эймар в Лионе представил механический курвиметр, способный интегрировать длину реки на карту. Подвижная игла проходила по чернильной линии, передавая ход на анкерный барабан. Принцип интегрирования площади лёг впоследствии в основу дифференциального анализатора Буша.

Кульминация пред кремниевой эры пришла вместе с Чарльзом Бэббиджем. Разностная машина № 2 замыкает линию, начатую шумерской глиной. В домантных рядах медных колёс живёт абстракция программы, а ручной маховик превращает вращение в числовой поток. Она ждёт пар, углерод и терпение — не электроны.

Через два тысячелетия после первых камешков математика наконец оторвалась от мускулов. Шестерни уступили место реле, затем лампам, транзисторам, кремнию. Предыстория осталась под слоем пыли архива, однако механизм продолжает тикать — внутри каждого бита, как эхо древней бронзы.