Когда летом 1914 г. грохот первых артобстрелов прокатился вдоль фронта, небо над солдатами ещё оставалось почти пустым. Лишь редкие бипланы «Воизен» лениво кружили над линией траншей, словно ястребы-наблюдатели, не решившие напасть. Я тогда заканчивал стажировку в архиве Шатле-сюр-Марн и видел, как военная мысль отрывается от земли.

Прифронтовые кабины пахли клеем из рыбьих пузырей, касторовым маслом и прокалённым холстом. Хрупкие аппараты задумывались как летающие наблюдательные пункты, ни один генеральный штаб не ждал от них серьёзного боя.

Подъём лётных школ

Немецкая, французская и британская стороны спешно открывали курсы для новичков. Я слушал лекцию капитана Миража в Этапе: он показывал, как одним взглядом определять высоту по оттенку пашни. Теория соседствовала с акробатикой на потрёпанном «Блерио» без капота. Ошибку исправляло не слово инструктора, а ровное кладбище на краю полосы.

Рекогносцировка потребовала острого зрения. В небе появился фотоаппарат «Alba-Brom», закреплённый на кардане. Длинная киноплёнка проявлялась прямо в палатке, там я впервые услышал термин «аэрокинематограф». Контуры траншей, снятые с высоты тысяча метров, прибывали в Седан через час, ускоряя артподготовку сильнее любого эшелона со снарядами.

Баварские мастерские отправили к линии фронта дирижабли типа P. Длинные сигары несли три тонны тринитрофенола, бросали груз на тыловые станции и уходили в облака. Прожекторы пытались удержать их лучом, скорострельные «наганы» строчили вверх, но плотная водородная оболочка гасила первые пули.

Танец перехватчиков

Прорыв случился, когда Антони Фоккер привёз в Венден стабилизированный пулемёт с зубчатым кулачком. Интерруптор, гасивший выстрел в момент прохождения лопасти, сделал винт союзником стрелка. Пилоты E.I ощутили себя дуэлянтами, а не гонцами.

Бой изменил ритм. Разведчики бросались в «вираж на ножнице», сближаясь до десяти метров, где запах кастора смешивался с порохом. Так родился новый род войск — истребители.

Британский ответ заключался в толкающем фюзеляже F.E.2b. Мотор стоял позади экипажа, лента «Льюиса» тянулась над крылом. Конструкция убирала диск винта с линии огня без хитрых шестерён, однако снижала скорость, превращая машину в парус. Выживал тот, кто заранее занимал солнце за спиной.

Новый промышленный фронт

К февралю 1917 г. французские заводы «Ля Рон» штамповали по пятьсот ротативных моторов в месяц, удовлетворяя аппетит фронта. Сплав дюралюминий вывел каркас из фанеры в эпоху металла. Шнур «обтёчка» впитывал лак-допинг, образуя кожуру твёрже дуба и легче шёлка.

На горизонте выросли тяжёлые бомбардировщики «Капрони» и «Гота». Каждая трёхмоторная махина несла нагрузку, сопоставимую с артдивизионом. Под брюхом располагался прицел «Пфейльер», компенсирующий боковой ветер скользящим маятником.

Земля ответила первым зенитным полком. Орудия Круппа поднимались на фермах Верблюдов, создавая конус осколков. Пилот слышал взрыв не ушами, а животом: ударная волна проходила сквозь обшивку, как глухой органный аккорд. Даже ас Дитеринг с двенадцатью победами признавался, что предпочёл бы штыковую атаку.

К ноябрю 1918 г. скорость эволюции конструкций обгоняла бюрократию патентов. Самолёт уходил на фронт быстроее, чем чертёж доходил до типографии. Воздух превратился в лабораторию без стен, где побеждает тот, кто рискует алюминием, идеями и собственным пульсом.

Именно поэтому для историка Первая мировая — не одни окопы и газ. Она напоминает ковш катапульты, выстреливший человечество в небо, где уже оформлялись контуры грядущих догфайтов над Ла-Маншем и Дрезденом. Я продолжаю изучать архивы, чувствуя запах кастора всякий раз, когда раскрываю хрупкую фотопластинку.