Первое упоминание «вестовых листов» в Москве приходится на осень 1621 года. Я держал в руках копию: коричневая бумага напоминает высохший лимонарий — средневековый гербарий из пальмовых волокон. Текст отливает киноварью, хотя писарь перемешивал чернила с обычной сажей. В списке новостей — перемирие польского короля, шторм у Гданьска, цена на смолу. Ни фамилий, ни подписи, только государев приговор: «для памяти». Перед нами архетип газеты, ещё рукописный, но уже периодический.

Рукописная прелюдия

Слово «Куранты» пришло из голландского courant — «бегущий». Рукописные листки бегали по посольскому приказу, перескакивали из куфара в куфар, пока не оседали в архиве. Их переписывали подмастерья-диаки, применяя скоропись, похожую на морской узел — столько переплетённых линий. Бумагу брали «черкесскую», плотную, чтобы чернила не расползались, иначе послу затруднительно было разобрать скорый росчерк.

Западный импульс

Европа уже жила печатной периодикой. В Венеции слово «gazzetta» обозначало полугрошовую монету: за такую плату торговцы отдавали лист новостей. Монета стала именем изделия, как порой сыр именуют динаром. Вестфальский мир вывел на континент целую фалангу coranto, relazione, aviso. Московские дипломаты тянулись за портфелями коллег, расспрашивали о типографских винтах, прижимали к ладони первые оттиски — это походило на прикосновение к алхимическому тиглю.

Заявка Петра

Декабрь 1702 года. В Переяславле лагерь Северного фронта скучает без бумаг: зима засыпала дороги, гонцы вязнут. Пётр объясняет дьяку Миклашеву: «Надобно письма печатати». Два ручных станка везут с Адмиралтейского двора к Архангельску, там их грузят на галеру «Фортуна». На палубе — ящики со шрифтом «гармадная гражданица»: гарнитура оказалась крупнее латинских аналогов и требовала мощной рамы. Виден почерк Ивана Тимиан и, ученика Кариона Истомина: буквы округлые, без тит л. Премьерный номер «Ведомостей» вышел под литерой «6» — хитрая фикса: предыдущие выпуски распространялись листовками и теперь включены в сквозную нумерацию.

Тираж, содержание, язык

Первые номера отпечатаны на серой голландской бумаге «дукатка». Тираж колебался от трёхсот до четырёхсот экземпляров. Верстка две полосы, столбцы разделены «черточками», строка неровная, словно берег Онеги. Внутри — реляции о фортификациях Нотебурга, приказ полковнику Боуру укрепить батареи, а внизу любопытная заметка: «От Натальи Курбатовой, повитухи, уволены пять рублей из казны». Государственная газета не игнорировала бытовую хронику, тон походил на походный журнал, где соседствуют артиллерия и шкварки. Язык пестрел голландизмами: «капралы», «гардемарины», «комисар».

От монолога к диалогу

После смерти Петра станки перешли в Санкт-Петербургскую академическую типографию. «Санкт-Петербургские ведомости» перестали служить сугубо дворцовым рупором: ректор Лаврентьев включил объявления частных купцов и выдержки из иностранных листков. В 1755 году Ломоносов просил допустить полемические статьи о мозаичных стенах Исаакиевского храма. Так зарождался «обмен мыслей» — термин Н. Карамзина, означающий публичную коммуникацию в печати.

Шрифтовой сдвиг произошёл при университете Московском. Венский мастер Шваб изгойтовил русские литеры с мускатным зачехлением: подпружиненный механизм позволял менять кегль на лету. При Новикове «Московские ведомости» превратились в еженедельник объемом двадцать четыре страницы. Цензорский караул дремал: паства получала статьи по химии, рецензии на «Орлеанскую деву», объявления о продаже телескопа.

Техника, капитал, цензура

XIX век принёс цилиндровую машину «Кениг-Бауэр». Листки покидали станок быстрее бойкой речи ямщика. Бумажные фабрики Тихвина отливали рулоны «коломенки»: прочный обрез, пригодный для цветной литографии. Капитал вливался в прессу, как повенчанная река — с одновременным ужесточением надзора. «Биржевые ведомости» держали трёх корреспондентов в Париже, но каждый день дежурили у цензорского стола, положив на него корректурный гранки.

В 1860-е вступил в игру линейный набор — линотип. Машинист намеревался одним рычагом выбить целую строку отливных матриц. Печатня «Сытина» держала четырнадцать таких агрегатов, их гул походил на органы. Газета превращалась в аудиограф времени: город слушал шум роторов, точно раскат грома перед бурей реформ.

Рубеж империи и республики

Революция 1905 года стихнула, но оставила незабываемый ритм митинговых листков. «Русское слово» выпускало номер в пять утра, главный редактор Шеремет топтал типографскую сетку сапогами, вырывая из рук наборщиков свинцовые строки: каждая минута подтачивала эксклюзив. Газеты стали мерилом стремительности общественной жизни, градусником столичного воздуха.

Большевистская «Правда» унаследовала машины «Русских ведомостей». Летом 1918 года в редакцию вошёл военно-революционныйлюционный отряд: оловянные литеры полетели во двор, где кричали чайки с Яузского притока. Газетный монолог опять превратился в государеву речь.

Послевоенная типография получила ротационный фундамент «ГАВ-49». Бумажное полотно скрывалось в металлическом бункере, словно лента амбрафорий (короб для хранения янтаря). Тираж — миллион. Газета стала ежедневным ритуалом, подобным чаепитию из гранёного стакана.

Газета появилась как придворная летопись, выросла в арену идей, превратилась в индустрию, пережила революции, тотальный контроль, цифровую метаморфозу. Историк видит в её движении трёхсотлетний пульс страны: от одноколесной телеги до фотонного сервера. Газетный лист давно расправился, но всё ещё хранит запах типографской краски — аромат времени, впитанный в бумагу.