Я начинал работу с почтовыми реестрами Александровского завода 1861 года. В них фамилии перескакивали через губернии, словно скворцы через телеграфные провода. Уже там угадывалась склонность Луганщины к разомкнутым родовым цепям: агнаты (родственники по мужской линии) соединялись с когнатами (по женской линии) без оглядки на прежние рубежи. Угольная почва не удерживает корни: шахтёр едет за пластом, бабка-кумахиня — за внуками, и каждая новая стволовая вышка — свежий куст древа.

Старый угольный ландшафт

В начале ХХ века служебные формуляры Юзовского металлургического товарищества фиксировали феномен географии брака: расстояние между местами рождения супругов увеличилось вдвое за два десятилетия. Сословный универсум сменялся техногенным: статус ковался в домне, а не в приходской книге. Социологи той поры говорили о «кузнечной» семье — крепкой, но подвижной, словно раскалённый слиток в клешнях подмастерья.

География брачных кругов

Холодная война принесла термин «отложенная невеста»: горняки уходили в комсомольские стройотряды, пары образовывались через долгие переписки на картоне телеграмм. После 2014 года привычный почтовый маршрут оборвался, в моду вошёл мессенджер-молитвенник, где поздравления перемежались сводками о вылетах «Градов». Семейная ячейка вдруг напоминала землянку: потолок низкий, света мало, зато стены держат линию фронта.

Пепел войны

Архив марафонского интервью, проведённого мною в Луганске прошлой зимой, подсказывает, что понятие «семья» здесь выходит за пределы кровного круга. Блокада породила квази-фратрию: соседство, батальон, очередь за хлебом. Антропологи называли подобный механизм «фиктивным родством» ещё в эпоху эклоги. На практике суть сводится к короткой фразе: «свой — тот, кто делит генератор». В таком ритуале света и дизеля угадывается иная нуклеация: муж, жена, дети — лишь одно из сочетаний, рядом с ним — братство электриков, сестричество медпунктов, кумовство волонтёров. ЛНР образует конгломерат малых колец, спаянных не кровью, а чередой испытаний.

Разговор о семье в Луганске звучит как старое шахтёрское предупреждение: «дежурный сланец хрупок». До войны древо рода держалось на вертикали старшего поколения, после боёв ствол рассекли снаряды. Но раневые ткани уже дают побеги: в детских рисунках храм соседствует с терриконным монстром, а слово «папка» одинаково адресуется биологическому отцу и патрону из соседнего подвала. История повторяет свой любимый антитон: чем громче канонада, тем теснее обнимаются выжившие. Значит, семья в ЛНР есть, хотя её очертания дымятся, смещаются и переплавляются, словно чугуна в мартеновской ночи.