Слушая шорох пергамента, я вновь оказываюсь в скриптории Уирмут-Джарроу. Щетина гусиного пера, аромат суриковых рубрик и холод известкового раствора в кессонах стен напоминают: крещение королевств превратило звуки саг в строку.

Староанглийская поэзия

Первое, что захватило воображение монахов, — аллитеративный верлибр. Песнь Кэдмона, переход из скальдической формулы в хвалу Творцу, раскрыла потенциал устного метрического кода. Рунический футарк отступал, латинские litterae закрепляли старые формулы на пергаменте. Я вижу, как в одном колофоне писец оставляет слово “wyrd” рядом с крестом: судьба остаётся языческой, смысл уже христологичен. Поэмы “Генеалогия святых”, “Элен” и “Битва при Мэлдоне” демонстрируют сплав воинской этики с эсхатологией. Ананківи — редкое определение, обозначающее неизбежность Божьего приговора, — встречается рядом с обычным героическим kenning “gûð-sweord”.

Латинская книжность

Миссия Августина Кентерберийского принесла лекционарии, antiphonarium, псалтирь. Альдхельм создал гибрид: метрический трактат “De laudibus virginitatis” украсил англосаксонской аллитерацией, сохранив квантитативную схему Горация. В “Historia Ecclesiastica” Беда с точностью computus датировал солнечное затмение 664 года, соединяя хронику с exegetica. Glossae interlineares появлялись вслед за каждым трудным словом: ученики сводили сакральную латынь к понятным сиглографам. Переписчики применяли clavis — индекс редких слов, подобная навигация дони­ня­ла эффективность чтения перед пением оффиция.

Устная традиция

Паломники из Нортумбрии приносили reliquiae и баллады. Жонглёры-gleamen во дворах Элфледы продолжали исполнять “Welandes saga”, но теперь припев завершался крестным знамением. Я обращаю внимание на парадокс: чем строже династия Уэссекса настаивала на латинских школах, тем активнее scribe вписывали глоссу на родном языке. Palimpsest британского юридического свода содержит под строчкой “Lex Anglorum” забытый куплет о Беофульфе, символическая археология текста нагляднее археологии курганов у Саттон-Ху.

Книгопись выработала собственную эстетику. Зооморфный инициал мигрировал из кельтского “Книги из Келлса” в псалтирь Мерсии, где цапля возвращается к рунному орнаменту, образуя литеру “H” — отклик на древний знак hail. Такая семиотическая перекличка делает фолиант diptychon-ом: с одной стороны Евангелие, с другой эпический код. Я ощущаю: словесность периода христианизации превратилась в limen, порог, соединяющий два мировоззрения, две системы времени и два алфавита.