Я давно изучаю пересечение границ империй на «туркестанском крыльце» Евразии. Среди призрачных форм, всплывавших на кремлёвских картах тридцатых, самым соблазнительным контуром виделась Синьцзян-ская Советская Социалистическая Республика. Сухая летопись архивов фиксирует, как идея вспыхнула, обросла планами железнодорожного хребта Алма-Ата—Кульджа и растворилась, когда локомотив геополитики сменил стрелку.

Геополитический фон

Синьцзян после Синьхайской революции жил под перманентным дуализмом: номинальный Пекин, фактические вали (губернаторы-милитаристы). Чжан Цзикэ, затем Шэн Шицай лавировали между Нанкином, Москвою и остатками британского влияния в Кашмире. Кремль видел в регионе а) буфер против японцев, б) коридор к Индии, в) кладовой барханного угля и вольфрама. Провинция тянула к СССР длинной этноконфессиональной вереницей: уйгуры, казахи, киргизы, дунганы уже слушали станции «Красная степь» на коротких волнах.

Красная автократия нуждалась в безопасном периметре вокруг Турксиба. В 1934 г. Красная Армия направила в Урумчи «советников», санированные мемуары которых покрыты серым штрих-латексом. В тот момент проект автономии по образцу «бурят-монголов» казался почти оформленным. В протоколах Политбюро фигурирует словечко «совиетизация» — я бы назвал его каллифатионом (от греч. kalliphatēs — «выкованный, но хрупкий»), ведь конструкция выглядела красивой, однако ломкой.

Экономический расчет

Промышленная комиссия Госплана проводила импакт-оценку (так называли предварительный расчёт рентабельности до ввода чаек). Железная дорога Капчагай—Инин предполагала грузопоток шерсти, овчины, нефелинового сиенита. Подсчёт давал 240 млн руб. инвестиций, окупаемость восемь лет. Однако в параллельном столбце стояла графа «военная неустойчивость». При пресловутой «зоне юкагирского риска» (шифр ГРУ для японских интриг) экспедиционные расходы удваивались.

Политический лабиринт

Шэн Шицай в 1935 г. надел красный кумач, провёл «шестинародный съезд», ввёл учебники марксизма на уйгурском. Я держал в руках расписание этих уроков: название Ленина записывали арабо-персидской вязью. Через год тот же губернатор сократил число часов марксизма, вернув конфуцианские афоризмы. Москва уловила сигнал: верность Жена плавает, как нефритовая бусина в шёлковом мешке.

Разногласия внутри ЦК усиливались. «Интернационализация» региона требовала формулы «нац-государственность плюс военный протекторат». Однако сталинская группа сочла дополнительную социалистическую республику в Азии потенциальным центром сепаратных идей туркестанского федерализма. Линию поддержки тихо сместили: из шахматного поля вывели фигуру, сохранив лишь подбрюшье-союзника.

Приграничные экспедиции — «Летучие отряды ППШ» — снабжали красные гарнизоны в Инине и Тачэне через 900-километровый «тыл небесных гор». Логистика глохла каждую зиму: перевал Мустаг-ты закрывался пургой, верблюды обморожено теряли подковы. Без всесезонной дороги автономия рисковала превратиться в географический мешок, тянущий ресурсы метрополии, не возмещая затрат.

Дипломатический гребень

В 1937 г. Москва подписала «Антикоминтерновский пакт»? — нет, так трактуют лишь популярные брошюры. Фактически речь шла о Советско-китайском договоре о ненападении. Пункт 7 запрещал вмешательство во «внутренние дела приграничных провинций». Формальный отказ от создания Синьцзянской СССР выглядел жестом в сторону Чан Кайши, который вёл затяжную бойню с японской Квантунской армией. Кремль предпочёл сохранить статус-кво, укрепляя Пекин как анти-Токийский вал, нежели торопиться с разграничением субъекта федерации.

Стратегический шум войны

Прямая линия Сталинград—Алма-Ата уже грохотала эшелонами к фронту. Любая далёкая модернизация ушла на паузу. К сентябрю 1941 г. все строительные батальоны Турксиб-2 переводились под Куйбышев. Внутри наркоматов гуляла фраза «Синьцзян подождёт снегопада Каппадокии» — кодовое указание: вопрос отложен до победы.

После 1945 г. обстановка повернулась новым кручением спирали. Мао набирал силу, Дальний Восток сталкивал три интереса: советский, китайский, американский. Возрождённый проект автономии рискнул бы столкнуть Москву с новоиспечённым Пекином прямо в стартовой фазе холодной параболы. Кремль повторил прежний жест: буфер важнее символа.

Последствия не воплощения

Отсутствие Синьцзянской СССР сохранило лакуну в северо-западной политике КНР. Регион прошёл культурную революцию, уйгурское «расслабление» восьмидесятых, перевод производственных бригад Хань на орошаемые долины. Если бы в тридцатых линия границы сдвинулась южнее Кульджи, нынешний расклад в Центральной Азии выглядел иначе: Карамайский нефть, Чугучакский уголь и долина Манас-Хэнги поменяли бы рукопожатия.

Короткий вывод

Проект Синьцзянской ССР утонул в трёхвороньях факторов — пласт дипломатии, слой экономики, корка миграционного тумана. Подобно ветровому самому, идея стремительно неслась по песку, вычерчивала минимальный бастион безопасности и исчезала, оставляя лишь хрупкий послевкусный солонец на политической карте.