Я занимаюсь историей антиколониальных движений два десятилетия, индийское направление неизменно удивляет широтой идейного спектра. Корни нового патриотического чувства просматриваются уже в конце восемнадцатого столетия, когда бенгальские интеллектуалы сравнивали Ост-Индскую компанию с хищной земноводной шишумарой, молниеносно пожирающей местные традиции. Национализм тогда ещё скрывался в дискуссиях о смысле дхармы и роли английского языка в образовании.

Между 1870-ми и Первой мировой войной культурный фронтир обогатился термином «свадеши» — призывом к потреблению товаров родного производства. Его пропагандисты сочетали прялку и перо: стихи Рабиндраната Тагора вдохновляли толпы, подобно патетике европейских романтиков. Публичные чтения под фикусовыми кронами формировали коллективный образ «Матери-Бхараты», сопоставимой с греческой Гайей.

Колониальная пружина

Поворот к массовой политике пришёл после акта о разделении Бенгалии 1905 года. Газеты на урду, бенгали и хинди крупных городов вывели в оборот маратхийский лозунг «Суардж» — самоуправление. Даже консервативные землевладельцы, ранее державшиеся дистанции, откликнулись, опасаясь утраты земель. Британская администрация реагировала законами против подстрекательства, однако подпольные кружки заговаривали раненых революционеров ситарам, стремясь не дать репрессиям задушить мораль.

Увеличение политической грамотности сопровождалось поиском символического стержня. Бал Гангадхар Тилак предложил праздник Ганеш-чатуртхи в роли общегородской демонстрации единства, а Бани Чаран Мухопадхьяй вынес на улицы театральные инсценировкии «Рамаяны», насыщенные антивоенными намёками. Разноязычие не мешало коммуникации: мифологические сюжеты переводились на гуджарати и малаялам быстрее, чем чиновники успевали вводить цензуру.

Религиозные контуры

После 1920 года два магистральных потока начали расходиться. Конгресс, вдохновляемый Ганди, акцентировал ахимсу — ненасилие. Организация РСС, напротив, выстраивала коллективное тело нации через культ военного гимна «Вандэ Матарам». Удивительным образом оба журнала идеи кормились одним источником — визией золотого векового бытия, к которой призывал труд «Ананда-матх» Банкчандра Чаттопадхьяйя. Правовое поле тем временем ввело термин «коммунализм», означавший политизацию религиозной идентичности и рисовавший линию разлома между индуистами и мусульманами.

Структура мусульманского ответа включала партию Лига, мадраса «Дар-уль-Улум» в Деобанде и тираж газеты «Комрад». Там обсуждали идеи панисламизма, халифат как утраченный символ, а культурная элита Аллахабада тянулась к поэзии Аллама Икбала, где Урал сравнивался с Гангой. Так рождалась парадигма отдельного «миллата» — общины, подтолкнувшая аргументы сторонников Пакистана.

Соц испытания независимости

Август 1947 года дал юридическую свободу, однако перенёс линии фронта внутри обществ. Менее чем за полгода приблизительно двенадцать миллионов человек покинули родные округа, жест, получивший в архивных сведениях название «манзил-тун», либо дорога без возврата. Травма раздела оказалась столь глубокой, что философ Рамеш Чандра прекратил лекции и ушёл в ашрам, где изучал упанишады через призму психоанализа.

Конституция 1950 года закрепила федеративный принцип, отмену кастовой дискриминации, секуляризм. Механизм реализовывался через политику панча-шилы — пяти принципов мирного сосуществования. При этом местные элиты внедряли санскритизацию — социальный подъём подражанием ритуалам высших варн. Движение далитов под руководством Б. Р. Амбедкара потребовало равного гражданства в материальной, а не декларативной форме, заложив семя будущих протестов Махараштры.

К 1970-м идеологическая карта дополнилась леворадикальным наксалитским движением, ориентированным на маоистский партизанский метод. В ответ парламент принял закон о чрезвычайном положении, формируя в сознании граждан парадокс: сильное государство против свободной нации. Дилемма открыла простор для новых интерпретаций индийскости, где ситар соседствовал с электрогитарой, а кинематограф Болливуда увязывал патриотизм с танцевальными мюзиклами.

Ускоренное реформирование экономики в 1991 году подняло вопрос о том, как связать либерализацию с культурной самобытностью. Появился термин «хиндутва 2.0» — идеологическая гибридизация цифровых технологий и традиционных символов. Молодые активисты пересобирали миф о Раме в формате видеоигр, одновременно продвигая сеть волонтёрских центров для стихийных бедствий. Подобная синкретичность привела к жесту подлинного гражданского служения, куда органично вошли сикхи, буддисты, джайны.

Обращение к экологическим вызовам стало неожиданным мостом между противоборствующими школами. Кампания «Чистой Ганги» зародилась в селении Каннаудж, где пандиты и имамы совместно вывели вердикт: подлинная дхарма невозможна без здоровой реки. С этого образа родилась концепция «Бхарата-мата как биосфера», в которой нация трактуется не как линия границы, а как ткань экосистемы.

Моё полевое исследование в Западной Бенгалии летом 2022 года показало, что молодёжные панчиты включили в деловую повестку песни Рабииндры Сангита, уравновесив их рэп-баттлами на хингулиш. Комбинация языков стирает прежнюю оппозицию «деревня — мегаполис», тем самым национализм приобретает текучесть, наследующую сакральному образу Ганги, меняющей русло, но сохраняющей имя.

Заканчивая обзор, подчеркну: индийский национализм никогда не был монотонной трубой. Он напоминает рагу Джог, где тема озвучивается сразу несколькими инструментами, каждый в собственном ритме. Именно многополярность придаёт движению устойчивость, открывая пространство для диалога разных вер.