Морской ветер дурманит память быстрее, чем ром. Стоит выйти из гаваней Ла-Рошели, и дневник уже полон жалоб: матрос видел русалку, боцман слышал визг утопцев. Я, историограф врачебного ремесла, нахожу в этих записях не суеверия, а крошки психиатрии до психиатрии.

Судовой лекарь XVII столетия жил меж кадками с солониной и бочками пороха. Его учили в университетах Падуи или Лейдена разрезать трупы и спорить о четырёх соках, но на палубе требовались другие навыки — навигировать душу через штормы тоски.

Каменный желудок

Сутки качки рождают какофорию — мучительный контраст звонов в ушах, судорог желудка и мельтешения горизонта. Тело сопротивляется латеральному крену, сознание ищет опоры: появляются мнимая «каменная кишка» и «ходульный» шаг. Немец Матиас Дрентц описал приём «фиксации диафрагмы» — плотный корсет из мешковины, смоченной уксусом, средство действовало скорее как плацебо, но успокаивало страх распада внутренностей.

На нижней палубе квартировались три демона: одиночество, монотонность, худощавый рацион. Сухой боб вызывает метеоризм, а избыток серы в просроченном пиве усиливает головную боль. Лекарь фиксировал вспышки хлорозной раздражительности у юнг, в современных терминах — дефицит железа разжигал агрессию.

Ипохондрия под парусом

Меланхолия на судне звучала как тягучая шарманка: скрип мачт, плеск буйнов, однообразие вахт. Врачи советовали «тиванту» — настой гальянника со смолой хвойных, призванный разогнать «чёрную желчь». Интереснее метод Жана Буше: по вечерам он ставил пациентов к ограде юта, давал наблюдать мерцающий планктон и велел считать светляков. Примитевная когнитивная дифференциация снимала руминативный цикл.

Лунные приливы порождали «гидроманию». Капитан Крюгер, по записям 1661 года, запер матроса в каюте за попытку пить забортную воду во время полнолуния. Лекарь применил «флегматизм» — смесь опия с шафраном. Доза всего в два грана вводила больного в лёгкий атараксис, позволяя пережить фазу.

Румб лунатизма

Недосып на дрейфующих рейдах выводил людей в сомнамбулию. Ходили по реям, не чувствуя пустоты под ногами. Итальянский трактат Луиджи Фиори упоминал «анемометрическую терапию» — больного переносили в самую тихую каюту, завешивали люки полотнищем и гасили свет, создавая состояние безветрия для разума.

Бред навигации — особая морская форма паранойи. Подверженный ей матрос цитировал компас: «Север-северо-запад! Дай ветра!» Лекарь рисовал на подзорной трубе красную спираль, предлагал смотреть сквозь неё, пока вращение не сливалось с дыханием. Приём напоминал зеницу гипнотизёра Месмера, хотя до Месмера оставалось полтора столетия.

К эпидемия цинги прибавлялись психозы дефицита витамина C. Набухшие дёсны сочились, а сознание дробилось на иллюзии. Корабельный хирург описывал эпизоды эйдетизма: матросы видели в палубных щёлках виолы, слышали псалмы в свисте веток. Курение сельдерейного семени, советованное голландскими доками, не останавливало галлюцинации, но аромат зелени возвращал нюх и цеплял человека к реальности.

Победить морскую ипохондрию окончательно помогал берега. Даже высадка на гнилом рейде Сьерра-Леоне дарила зрительным рецепторам иные волны. Старые журналы показывают: после каждой выгрузки цитрусовых количество записей о тоске падало вдвое.

Я завершаю рукопись за письменным столом, на котором лежит ракушка с просмолённых Балтийских верфей. Она напоминает: всякий шторм сознания повторяет уклад прилива. Лекарю XVII века хватало пары приёмов, чтобы пережить этот цикл — крепкая платформа под ногами, глоток терпкого настоя и карта звёзд, где каждая точка обещает возвращение к горизонту без фантомов.