Первые экспедиции по ущельям Самура открыли передо мной ремесленную вселенную: в одной сакле грохочет ручной молот, в другой пахнет мареной, рядом сушатся десять пудов баранины — будущей шкуры для щитов. Подлинное производство вечных смыслов, где каждый предмет несёт генеалогию аула, клановую мотивацию и шёпот соседних культур.

Металл и орнамент

В Кубачи серебро рождается из руды, поднятой горцами на высоту двух километров. После травления «острым вином» — азотнокислого раствора — пластина покрывается филигранью, с виду хаотичный узор на деле подчинён древней диафрагме «чунгур» — соотношению 3:5, зафиксированному в оружейном «Трактате о мерах» XVII века. Зубчатый дентикул на эфесе кинкила повторяет фрагмент оборонительной кладки крепости Нарын-Кала. Так кириджья передаёт сигнал защитного кода: оружие — фрагмент стены, способной остановить вторжение.

Колорит ковров

В сёлах Табасаран фейхоа внешне скромна, зато из её листьев получается устойчивый зелёный пигмент — ключ к двуцветному переплетению «тушкаи». Края полотна опоясывает меандр «гъель», узел фиксируется шилом-«пюрк» из сандала. Я проследил путь рисунка «сифлат» от салянинских гончарных мисок до ковров: на керамике — концентрический токарь-самуми, на шерсти — ломаная волна. Такое перекрестное цитирование создаёт вереницу культурных аллюзий без единого слова.

Камень и гипс

Архитектурный декор Южного Дагестана держится на стыке базальтовых блоков и вязкой тайваньской алебастры. Ширванские мукарнасы над порталом мечети в Ахты будто вырастают из горной стены и переходят в прикреплённый гончарный фриз. На нём фигуративный надпись-ташти созвучна синему кобальту Каша на. Глиняные поливные плитки «лаган» переживают землетрясения благодаря хуну — тростниковой прослойке, уложенной между двумя слоями раствора. Этот же приём я нашёл в крыше караван-сарая в Дере, где каменные ребра несут всю тяжесть свода, а гипсовая резьба работает как световой фильтр, превращая прямой луч в узорчатую пыль.

Сквозные перегородки ремесла и декора создают контрапункт: кинжал со стилизованным пашенным шрифтом отражается в сталактитовых кокошниках портала, шерстяной ромб перекочевал на кессон свода, а базальтовая розетка вернулась в медное блюдо. Когда беру в руки изделие мастера, передо мной оживает архитектура, когда стою у стены мечети, слышу звенящее эхо кузницы. Так рукопись гор продолжает писаться меж тканью, камнем и металлом.