Шумерские зернохранилища хранили маленькие таблички из обожжённой глины — первые товарные бирки. Я, архивист древних документов, держал одну из них в раскопочном лагере у Телль-Мукайяр: отпечаток ногтя управляющего, корзины для ячменя, символ города-храма Ниппур. Одно прикосновение заставляет услышать шелест амбаров, тяжёлый ритм клинописи.

Рабочий процарапывал данные на сырой глине, вставлял короткий тростниковый шип — прародитель штифта, после чего бирка высыхала на солнце. Так возник принцип: знак прикреплён к объекту и сообщает о нём без посредников.

Тростниковый прототип

В Египте Старого царства метки начали приклеивать. Жрец-эконом Неферхотеп нагревал смесь смолы мирры и пчелиного воска, пропитывал ею полоску льна, а затем прижимал к амфорной шейке. Лён прилипал, застывал, превращаясь в защитную пломбу. Археологи зовут такой клей «кипролит», ибо смола прибывала с острова Кипр. Формула выдержала тысячелетия: виной тому плотная сеть терпеновых звеньев.

Папирусные ярлыки XI династии демонстрируют ещё один шаг: на них присутствует цвет. Охра, лазурит, сажа соединялись в пиктограммы, распознаваемые неграмотным носильщиком. Мозг фиксировал изображение быстрее литер — прежняя иконография магазина у дома.

Греческие купцы эпохи эллинизма обернули сюжет вокруг керамических клейм: клюкву (клеймо) прожигали в черепке, а сверху наносили хвойную смолу и кусочек пергамента для прайс-листа. Пергамент отслаивался без риска разбить сосуд, следовательно ярлык стал переносным.

Геральдические бумажки

В позднесредневековых скрипториях монахи-иллюминаторы переходили на бумагу из тряпья. Для ярлыков использовали обрезки, на которые ложился герб заказчика. Чтобы такая метка держалась на бочке, служил клей на основе рыбьего пузыря — ихтиокол. Слизистой текстурой он напоминал живицу осьминога, приклеивающую моллюска к кораллу. Народный термин «сопля» возник именно там, в подвальных шпунтах винодельни.

Ранняя типография венского мастера Шенспера развернула ярлык лицом к толпе. Гравюра, гуашь, почерк каллиграфа встречались на крохотном лоскутке. Ренессансные маркетологи расширяли пространство бочки, превращая её в передвижную афишу. Во время ярмарок такие бумажки свешивались, колыхались, напоминали чешую речного окуня, сверкающую под солнцем.

В XVIII столетии литопунктура — процесс протыкания бумажного листа тончайшими иглами для лучшего проникновения клея — ускорила работу фасовщиков пряностей. Клей входил в микротоннели, образуя капиллярный захват, который алхимики сравнивали с «эндотермальной хваткой» ладоней саламандры. Ещё одно удачное слово — ксилоид: так называли древесный щеп, вплавленный в воск для усиления сцепления.

Полимерная революция

В 1837 году лондонский аптекарь Джеймс Аллен запустил хромолитографический пресс, подарив ярлыку буйство анилиновых красок. Упаковки получили визуальный крик: розовый фосфинат, цианиновая бездна, кадмий-лимон — гамма, способная остановить прохожего быстрее фанфар.

После Второй мировой войны родилась синтетическая смола с ловким названием «поливинилацетатная эмульсия». Она коагулировала тонкой плёнкой без нагрева. Концепция самоклейки вышла из лаборатории фирмы Avery, когда инженер Рубенссон нанёс эмульсию на калькулятореку и покрыл силиконовой бумагой. Пользователю осталось снять подложку — клей активировался от лёгкого нажима. Механизм нёс тавтологичное имя pressure-sensitive.

Наклейка превратилась в социальный маркер. Парижские студенты 1968 года штурмовали витрины коллажами «CRS=SS», панки вкалывали виниловые черепа на бас-гитары, а дети коллекционировали стикеры с роботом Голиафом из жевательной резинки Turbo. Стратосфера образов текстурировала город: фонарные столбы ощетинились полиэстером, асфальт оброс микроколлажами, словно мхи и лишайники на базальте.

Сейчас термин «лейбл» ассоциируется с брендом, однако изначальная функция — идентификация — не утрачена. Я по-прежнему держу шумерскую табличку в ладони и чувствую родство с виниловой наклейкой на ноутбуке коллеги-археоботаника. Между ними четыре тысячи лет, один импульс: желание вещи назваться.