Когда я рассматриваю старинные сборники русского фольклора, будто открываю палимпсест, где под поздними чернилами прячутся дохристианские образы. Среди них — строгий властелин зимы, Морозко.

Языческие корни

Сельский мир относился к нему с двойственным чувством: мольбы о мягкой погоде чередовались с закличками, обвинявшими стужевика в гибели посевов. Подобная амбивалентность отражала представление о природном цикле, в котором зима служила плодородию не меньше, чем лето.

Христианизация смягчила образ Морозко. В житиях святителя Николая Угодника промерзшие путники получали помощь благодаря чуду, постепенно легенды сплавились. В северных губерниях рождественский разносчик подарков Николка-Зимник выходил ночью с мешком зерна и мелочью для детворы.

Имперская трансформация

В Российской империи фольклористы-романтики Костомаров, Афанасьев, Одоевский начали конструирование современного зимнего дарителя. Одоевский в сказке «Мороз Иванович» одел героя в кафтан цвета густой киновари и вложил в руку посох-калевалу. Гравюры финала XIX столетия демонстрируют фигуру старца в медвежьем тулупе, однако рядом уже маячит украшенная елью гостиная, отсылающая к немецкому Weihnachtmann.

Кузнечный эргастерион — античное слово для мастерской — выступал символом трансформации: раскалённое железо противопоставлялось ледяному дыханию дарителя, подчёркивая дуализм тепла и стужи.

Городская публика полюбила бал-маскарады на Рождество, где куртуазный Мороз приветствовал гостей французским «bon soir». Костюмеры Петровского театра сшили ему сапоги из сафьяна, напоминающие сибирский кумысник — кожаный сосуд, усмиряющий трескучий холод.

Советский ребрендинг

После октябрьского переворота религиозные празднества объявили архаикой. В 1920-х елка ушла в подполье, а вместе с ней и Мороз. Креативисты Пролеткульта предлагали персонажа «Трубокот», олицетворявшего электричество и индустрию, однако проект не прижился.

Разворот произошёл на зимнем пленуме ЦК 1935 года. Публика вновь получила ель, дарителя и зайцев-заводил под гармонь. Для отличия от церковного Святого Николая фигуре придали яркий малиновый зипун, колпак с отворотом и ковер-самобранку-мешок. Дед Мороз отныне появлялся в безрелигиозный Новый год.

К семидесятым он превратился в инструмент дипломатии. На Всемирной выставке в Монреале советский павильон встречал посетителей человеком-стужей, прочитавшим приветствие сразу на пяти языках. В прессе облик называли «сезонным послом». Фольклорный персонаж уступил место на сцене Снегурочке — героине весенней оперы Островского-Римского, ставшей внучкой дарителя.

После распада СССР символ пережил очередную адаптацию. Эстетика маркетинга создала новую резиденцию — Великий Устюг, костюм зарегистрировали в реестре интеллектуальной собственности. Лимонный мех сменил акриловый. На языковом уровне появился неологизм «дедморозить» — организовать детский утренник.

Образ зимнего дарителя продолжает эволюцию, демонстрируя удивительную пластичность русской культуры. Под ледяной бородой скрываются отголоски мироустройств разных эпох: языческого, христианского, советского, постиндустриального. Меняются шуба, транспорт, медийные платформы, хотя главная функция — приносить праздничное чудо — остаётся неизменной.