С середины ХХ века административный ландшафт Ольстера напоминает шахматную доску, на которой каждая клетка окрашена партийной лояльностью. Периодическое введение прямого правления из Лондона выступало своеобразным «штопором», вкручивающимся в ткань автономии при каждом очередном кризисе. Такая модель минимизировала столкновения на улицах, но укоренила ощущение колониального надзора.

Природа разлома

Большинство-rule, введённое парламентом Стормонта в межвоенный период, базировалось на демографическом перевесе протестантов. На практике схема превратилась в гегемонию одной общины, что придало конфликту черты этнического клина. Попытка консорционализма (термин А. Лейпхарта, обозначающий коллективное руководство сегментированным обществом) во время Сноуго—Саннингдейлских переговоров 1973 года сорвалась под давлением Ульстерского Совета рабочих. Ротационный кабинет, предложенный тогда, выглядел математически элегантно, но оставался без символической поддержки улицы.

Модели компромисса

Начиная с Белфастского соглашения 1998 года, политическая инженерия стала напоминать гироскоп: баланс сохраняется, пока вращение не прерывается. Ключевой механизм — «mutual veto», или правомочная блокировка решений, когда угрозу видит хотя бы одна стороны, — создал феномен замедленной демократии. Во время бюджетных обсуждений 2017 года процедура вывесила табличку «null veto»: право вето присутствовало, но не успело сработать из-за отсутствия кабинета.

Периферийные модели тоже изучались. Совместный суверенитет Дублина и Лондона обсуждался в докладе Нью-Айриша 1984 года как «двойная корона», идея нашла поддержку среди конституционных националистов, однако упёрлась в протестантский страх потери символической вертикали. Регионализация до прихода на уровень районных советов (district councils) породила феномен «микро-аонала» — борьбы за фонарные столбы, на которых вывешиваются флаги к сезону маршей.

Коды памяти

Культурная сцена формирует политические рефлексы не хуже парламента. Парад «Марш барабанщиков» оранжистов и фестиваль Féile an Phobail демонстрируют параллельные календари, где время измеряется не сутками, а годовщинами. Музыка ламберд-бита (гибрид фолк-аккордеона и электронных семплов) стала саундтреком нейтральных пространств, пока традиционный лям-том-хит оранжистских барабанов и барабан «бодхра́н» ирландцев маркируют территорию звуком.

В языке видна полифония интересов: продвижение гэльского через публичные вывески сталкивается с контркампанией за статус ульстер-скотс. Дискуссия редко касается лингвистики, оставаясь способом маркировать коллективное тело. Уличные мюралы — архив, написанный акрилом, семиотическая экспедиция на Фоллс-Роуд раскрывает «палинджирий» — словесную капсулу, прославляющую павших добровольцев, тогда как на Шанкилл-роуд господствует «героический натюрморт» с портретами служащих UDR.

Новая генерация формирует цифровой «агональный хабитус» (термин, сплавляющий теории Ш. Муфф и П. Бурдьё): полемика переезжает в чат-комнаты, где эмодзи-флаг выполняет роль древнего штандарта. В условиях информационных декралингов (декралинги — кратковременные всплески медийного внимания) символическая политика ускоряется, однако фундаментальные координаты остаются прежними: этнос, вероисповедание, топофилия.

Вывод прост только на уровне силлогизма. Для расколотого общества приемлема конструкция, одновременно сочетающая институциональный зонт Лондона, мягкую гибкость Дублина и самоуправление локальных общин. Отказ от риторики нулевой суммы, переход к арифметике совместного выигрыша — не теоретический лозунг, а суровая архутектоника (архутектоника — редкое обозначение политико-правовой надстройки), рождавшаяся в ходе переговоров под гуком барабанов, молитвами и шёпотом невидимых границ.