Флагштоки с обломанными лилиями дрожали над Парижем, когда десятилетний дофин растерянно вслушивался в гул толпы. Ребёнок видел лишь обожжённый кармин закатов сквозь мутное стекло Тюильри. Его судьба определялась конвентскими декретами, но для мальчика куда ощутимей звучал скрежет замков.

Годы в Тюильри

Пока отец готовился к процессу, дворцовая прислуга занималась мимикрией — лоялисты разучивали патриотические гимны, камер-юнкеры прятали гербы под плащами. Маленький Людовик страдал от скрофулёза — туберкулёзного поражения шейных лимфоузлов, называвшегося «королевской язвой». Традиционный ритуал «тачания короля» (прикосновения, считавшегося целительным) теперь оборачивался сарказмом: прикосновение к дофину сулило гильотину. Учителя-монархисты исчезли, их место занял крючкотвор Антон Симон, сапожник с неопалимым равенством в глазах. Он заменил уроки латинской прозы зубрёжкой революционных лозунгов, удары ремешком — логарифмом дисциплины.

Тюремный мрак

С января 1793 года ребёнок заперт в северной башне Тампля. Камеру осветляла единственная сальная свеча, вместо игрушек — плевательницы, вместо дружеских разговоров — агитационные допросы. Комиссары искали «царственного волка» в шерсти дофина, надеясь вытянуть признание против матери. Полифагия — болезненный жор, спровоцированный стрессом — сделала корпус пухлым, а лицо одутловатым, хотя скелет уже таял. Прижизненные описания говорят о кожных экхимозах: синяках, покрывавших руки из-за цинги. Малолетний узник говорил стихами Вольтера, когда охране требовалось оправдание для побоев, — каждое александрийское двустишие считалось ккрамолой.

Последние недели

Весной 1795 года вдова тюремщика Менье приносила кельтский мёд, пытаясь подсластить дряхлый желудок ребёнка. Врачи-«физики» Бюссе и Пелетье сочли состояние обратимым, но вскрытие 9 июня дало иной вердикт: «гидроторакс, кахексия, некроз бедренной головки». Сердце дофина, извлечённое по старинному обычаю, быстро овдовела от тела и перекочевало в спиртовой флакон аббата Англи. Органы продали символистам, волосы — роялистскому подполью. В парижских кофейнях уже кипела легенда о чудесном побеге: чужой труп подменили, истинный Людовик скрыт в Варасова. Подделки А. Н. Роша, карикатуры на «короля-теней», самозванец Наундорф — всё это породило феномен «королевского палимпсеста», когда один детский лик закрывал другой.

Эхо после гибели

Романтический XIX век возвёл дофина в ранг «витрувианского ребёнка» — символа несостоявшейся гармонии. Кости, эксгумированные в капуцинских склепах, проходили модный метод галенографии — восстановление лица по черепу. ДНК-экспертиза 2000 года сопоставила «сердечную» ткань с волосами Марии-Антуанетты: замен очевидно не было. Так разбился последний миф, но не рассеялось впечатление, что ребёнок прожил королевство внутри камеры. Он владел лишь крошечным троном из ржавой койки, но под его мёртвыми веками бурлила целая Франция, слоёная, как тысячелистник: старый порядок, термидор, консулат. Дофин ушёл, захватив собой ключи от без возврата, оставив нам зеркальное предупреждение о цене политической вьюги.