Я изучаю конволют архивных документов Третьего Белорусского фронта уже третье десятилетие, и каждый лист пахнет гарью апрельской восточно-прусской грозы 1945 года. Кёнигсберг, объявленный фестунгом, вобрал идеи Менона, Книга и Шарло из трактатов по урбанистической фортификации, но весной защитные рвы и капониры оказались под прицелом тяжёлых орудий.

Фронт продвигался после ломки Хайльсбергского выступа. Три армии — 11-я гвардейская, 39-я, 43-я — окружили город, перерезав железнодорожное кольцо у станции Метгетен. Адмиралская гавань отсечена огневыми позициями Балтийского флота, а аэродром Девау перестал принимать транспорт «Ю-52».

Набат на Балтике

Фортификационное кольцо включало пятнадцать фортов XIX века, соединённых патернами, бетонированные кюверты, артиллерийские полукапониры и редкий для Германии тип внешнего обвода — кавальерку с системой контрескарпов. Каждая точка замыкалась внутренними пожаробезопасными перегородками, что осложняло продвижение огнемётным группам.

2 апреля 1945 года на квадрат 15-И лёг залп 203-мм гаубиц «Пион», затем вступили корабельные батареи крейсера «Калинин». Осколки рыли песок Лизентальского леса, подрывали тет-де-поны крышных стальных плит, но гарнизон отразил первые разведки боем огнём 128-мм зениток.

Штурм в лабиринте

Ночью 6 апреля штурмовые группы полковника Журбы проникли по дренажным туннелям к форту № 5 «Король Фридрих Вильгельм III». Я был рядом с сапёрами, слышал, как бруствер дышит: металл скрипел от тепла подземных печей. Термобарические шашки ВОГ-25 превратили галерею с патронным погребом в обволок, и к рассвету над валомм поднялось красное знамя 756-го стрелкового полка.

Город внутри колец оказался лабиринтом. Узкие улицы, именуемые немцами «шлютен», упирались в трамвайные эстакады, подножие которых подрывалось заранее. Для проходов использовали карданные тралы танков Т-34, заряженные нитрогранулитом. Когда броневой корпус отбрасывал завалу, штурмовики врывались сразу в несколько домов, дробя оборону на осколки.

Связность командования гарнизона таяла. Радиокод «Лондон-6» почти не давал ответных импульсов после обрушения водонапорной башни на площади Ганзы. Генерал Ляш пытался оперировать резервом «Петер и Пауль», но боеприпасы в хранилищах Лёбенихта вышли к минимуму. Латышские эсэсовцы из 16-й дивизии оставили линии у Прегеля, перейдя через снежную кашу к Биркенауэр-там, где их перехватила 79-я стрелковая дивизия.

Город после грома

8 апреля началось переговорное затишье. Я видел белые простыни на оконных рамах апелляционного суда, слышал контральто городской сирены, переделанной в громкоговоритель. В 18:00 комендант подписал акт капитуляции, сохранив за собой право оставить личный кортик, но через час его отвели к штабу фронта на Кёнигс-плац.

Кёнигсберг дышал гарью, водяная дымка Прегеля носила запах карболки медсанбатов. Пленные выстраивались на улице Хабербергерштрассе, сдавая фельдфебельские трости. Я занотировал цифру: 92 000 солдат и офицеров, 600 орудий, 89 танков, шесть авиасвязок поступили в трофейную ведомость. Город-фестунг пал через 72 часа после первого сплошного залпа.

Вспоминая тот апрель, убеждаюсь: даже тщательно продуманная крепость утрачивает смысл, когда оперативное кольцо замыкается, а небо режут прожектора параллельно линии горизонта. Архивные карты пахнут пылью, но линии окопов читаются так ярко, как днём штурма. Кёнигсберг демонстрирует, каким образом индустриальный спрут пережил рукопашную, но уступил огневой геометрии двадцатого века.