Когда берусь за археографию космической эры, в моём поле зрения неизменно возникает Алексей Архипович Леонов. Я сопоставляю донесения лётных частей, журналы испытателей, архивные плёнки. Из этих разрозненных фрагментов вырастает фигура офицера-авиатора, сумевшего перенести навыки кабрирования в стратосфере на безвоздушный океан.

Первые годы

Выходец из деревни Листвянка, Леонов мальчишкой строил коптящие «ракетки» на селитре и угле. Военный лицей дал ему связку формул Циолковского, аэродинамическую трубу и отрабатываемый до скрипа «Як-18». В 1957-м он уже отрабатывал штопор на сверхзвуковом «МиГ-15бис» и параллельно штудировал сферическую тригонометрию: точное наведение аппарата на перигей без этих вычислений немыслимо.

Отряд космонавтов встретил двадцатисемилетнего капитана неофитом. В режиме строгого секрета он проделывал баротрубу, центрифугу, водолазный колокол. Тело приучалось к «спутниковой аноксии» – так медики именовали кратковременное кислородное голодание на орбите. Техники монтировали опытную шлюзовую камеру «Волокно-2», хотя внутри конструкторского бюро ходил рабочий термин «скафандровый самовар».

Выход в вакуум

18 марта 1965 года «Восход-2» вышел к апогею 498 км. Я внимательно разбирал первичные телеметрические ленты: амплитуда колебаний температуры скафандра шагает от +23 до –15 °C за две минуты. Когда люк распахнулся, Леонов переступил порог, оставив под ногами тусклую сталь и попав в сияющую бездну. Эпос свершился — человек вытянул руку к нечеловеческому горизонту, словно древнегреческий симптоматор, проверяющий пульс у космоса.

Через двенадцать минут сказалфандр раздулся, давление сдвинуло суставы, ионный насос не успевал стравливать лишний азот. Леонов применил нестандартный приём: сбросил часть кислорода, затем выгнулся, опираясь на ременную «кибитку» безопасности, и вошёл обратно, едва не сорвав президентский замок люка. На языке постклассической космонавтики этот манёвр сравним с первым чертежом Гераклидовой лемнискаты – траектории, невозможной без отваги и мгновенного расчёта.

Наследие Леонова

После полёта Леонов курировал создание тренажёра «Гидрон-Э», где космонавты имитируют невесомость под шестиметровым слоем воды. Дальше была подготовка лунного корабля «Л-1», совместная «Союз-Аполлон», серия автолитографий, на которых он запечатлел космодром, словно мастер укиё-э гравировал солнечные пятна.

Мне довелось расшифровывать его рукописные пометки. Там встречается слово «безбрежье» — сноска к схеме орбит. Леонов ощутил безбрежье первым делом, не метафорой. Этот шаг превратил орбитальную дорогу из абстракции в открытую улицу человечества. Исследователь понимал: после кардиограммы, пройденной в вакууме, любую земную синусоиду уже не назовёшь предельной. Так родился новый масштаб мужеству, и я, листая побуревший борт-журнал «Восхода-2», вновь слышу в скрипе переплёта отголосок тяжёлого дыхания космонавта, открывшего двери бездне.