Прах Улugh-Мухаммеда, Сафы-Гирея и остальных владетельных потомков Чингисхана пережил дюжину династических бурь. Ханы воздвигали мраморные тюрбе внутри казанского кремля, однако пушки Ивана IV превратили их в груду обожжённого кирпича. Уже через десятилетие татарские песнопевцы сожалели, что «ильхам султанов затих, а ветер разнёс их камни».

Забытые склепы Кремля

Археологи Императорского Московского археологического общества раскопали останки в 1844-м, когда Александр II подыскивал символы для «сближения народов Востока». Из-под дебри глиняного щебня извлекли фрагменты кундука — деревянного саркофага, обтянутого сафьяном. Кости переплелись, бирки исчезли, лишь бронзовый пояс с тамгой Сафы-Гирея сохранил подпись.

Католический прелат Жозеф-Мари Таперо, присутствовавший при раскопках, записал в дневнике латинской вязью: «Hic odor nomadum adhuc spirat» — «Здесь ещё дышит кочевник». Высшая церковная власть сочла высказывание вызовом: мумифицированные конские черепа выставили на антропологической выставке в Петербурге, добавив подписям ироничные куплеты.

Грань ритуала и власти

Русско-татарский спор о том, где дать праху покой, развернулся не в тёплых палатах духовных соборов, а в канцелярии Военного министерства. Генерал-адъютант Меллер-Закомельский предлагал перезахоронить кости ханов в гробнице Александра Невского, словно подчёркивая окончательное подчинение. Учёные-тюркологи, напротив, отстаивали возвращение праха в родную землю, ссылаясь на эдикты шариата.

Ответ ходил по кабинетам двадцать три года, пока в 1870-м ленточки печатей не сорвало молодое археологическое обществоо. За сутки до заседания запорожский атаман-потомок ногайских биев Хайдаров привёз копию тиморского ярлыка, из данного Ахмат-ханом. Пункт пятый призывал «праотцев не тревожить, дабы не поднялись ветры джихада». Публика молчала.

Примирение степи и Волги

Вторая жизнь дискуссии пришлась на 1917-й, когда земство Казани создало комиссию по сохранению татарского наследия. Багдадский муфтий Абдульбасыт-хазрат предложил забальзамировать кости мускусом и миррой, запечатать их в нефритовые кубы и возвести тюрбе по образцу мавзолея Ходжи Ахмеда Ясави. Город уплыл в революционные вихри, идея увяла.

В тридцатых годах остатки перешли в ведение Государственного Антропологического музея. Стальными шкафами заведовал молодой профессор Герасимов, создатель метода реконструкции лица по черепу. С портретов глядели властные скулы, прямой нос и усталый взгляд — будто самому праху недоставало сна.

После распада Союза вопрос вернулся. Я участвовал в подготовке концепции Мемориального пантеона, опираясь на средневековые каноны фетхие (победных надписей) и дивана (поэтической хроники). Проект предполагал укрытие костей в подклете мечети аль-Марджани, однако совет республик Государственной думы не принял резолюцию. Восточные дипломаты сочли жест преждевременным.

Кентавр памяти и политики продолжает шествие по коридорам власти. На Совете муфтиев поднят аргумент: прах без ритуала джаназа выглядит «рубцом, а не сердцем» коллективной памяти. Академики-генетики подкинули новый сюжет: ДНК ханов поможет точнее вывести миграционные маркеры Волго-Уральского региона. Так возник соблазн ещё раз извлечь кости.

Лличные беседы с имамами и потомками династии убеждают: успокоение наступит лишь там, где молитва сольётся с научной скрупулёзностью. Предложение звучит так: вернуть прах под казанское небо, вложив к каждому скелету бирку с QR-кодом на архивную опись, а рядом поставить стеклянный саркофаг-кенотаф для музейного показа. Прах уйдёт под землю, символа хватит живым. Ритуал, знание, эстетика встряхнуть пыль веков без вандализма.