С конца 1840-х Лондон жил под знаком фритреда. Зерновые законы легли в архив, палата общин гордилась невидимой рукой Адама Смита. И вдруг — осень 1903-го. Колониальный секретарь Джозеф Чемберлен бросил в лицо парламенту девять слов: «Let the foreigner pay for the Empire». Начался самый громкий тарифный спор британской эры Эдуарда VII.

Перелом 1903 года

Чемберлен предлагал колониальный преференциал — льготный доступ товарам доминионов при пошлинах на чужаков. Формула казалась простейшей: 10 % на зерно из США, ноль на пшеницу Манитобы, пять шиллингов на сотню фунтов германского стального проката, ни пенса на австралийский. Политик действовал под влиянием «кеттлинг-аналитики»: сдерживать дешевый ввоз, чтобы поднять заработок металлургам Бирмингема и создать источник средств на флот без роста внутренних налогов. Либералы увидели попытку подорвать дешёвый хлеб, вызов принципу «бочка государственной солонины должна быть открыта всем».

Социальные течения

Фритредеры опирались на «хлебный метроном» — идею, что цена булки определяет политическую температуру. Газеты взывали к «дорогому завтраку», карикатуристы рисовали домохозяйку, швыряющую жестяную кружку в портрет Чемберлена. В ответ тарифники показывали диаграммы промышленных ржавых поясов, где безработица превратила мастерские в «муогорны» — склады пылевых отвалов без заказов. Консервативная партия дала трещину: премьер Бальфур лавировал, королевский двор тянул время, профсоюзы составляли петиции на газетной папиросной бумаге. На выборах 1906 либералы вынесли вердикт: фритред 397 мандатов, тарифники 102. Чемберлену хватило а поплексический удар, а теме — политической фотосутки.

Межвоенный зигзаг

Первая мировая сдвинула акценты. Лондон ввёл «McKenna Duties» 1915 г. — 33 ⅓ % на автомобили, кино-плёнку, часы. Мера считалась «временной», однако пережила Версаль, инфляцию и фетичизм золотого стандарта. Дебаты вспыхнули заново в начале 1930-х, когда дефляционный шторм и 2,9 млн безработных вскрыли уязвимость «островной безпошлинности». В кабинет пришёл тори-инженер капитан Шарль Эмери. Его ментор, газетный магнат лорд Бивербрук, клеймил фритредеров «экономическими антиквариями».

Импорт Duties Act 1932

27 февраля 1932 прошёл одноминутный парламентарный марафон: закон ввёл универсальный тариф 10 %. Страна, прославившая «эрцфриту», вступила в клуб протекционистов. В июле 1932 в Оттаве имперская конференция закрепила преференции: ямайский сахар получил скидку, новозеландское масло — кроху пошлины, индийский чай — приоритет причальных кранов. Протоколы содержат занятный термин «home producer’s cushion» — подушка отечественного производителя. Ключевой довод «пусть иностранец заплатит» снова зазвучал, подпитывая газетную риторику «золотого блока» (Франция, Голландия, Швейцария), обвинявшего Лондон в «понеже-демпинге».

Экспорт упал медленней, чем импорт, казна получила скромные 39 млн фунтов, но промышленный индекс остался внизу. Ключевой дефект заключался в «кесонном мышлении»: ставка 10 % была плоской, будто кессонный ящик, что на дне Темзы. Такса не отличала конкурентный британо-бельгийский стальной рельс от эксклюзивного итальянского мрамора. Пошлина стала ритуальным флагом, а не инструментом тонкой настройки. Когда началась перестрелка ценовой войны 1933-34 гг., Лондон решал дипломатические шахматы с Соединёнными Штатами, пытаясь балансировать между старым фритред-этосом и новой тарифной бронёй.

Размыкание дуги

К 1939 британский бюджет снова полагался главным образом на внутренние налоги — акцизы на пиво, табак, сахар-рафинад. Тарифный опыт остался временной архитектурой военного барака. Однако спор о «чужом кошельке» подарил язык, которым позже оперировали брексит-агитаторы: «если они продают нашему рынку, пусть платят». История показывает, что лозунг звучит эффектно, лишь пока не столкнётся с квазилиберализмом потребителя, привыкшего к дешёвым калориям.

Короткое послесловие

Чемберленов призыв сделать иностранца спонсором британских амбиций отлился в сталь газетных заголовков, но не смог пересилить генетическую память о дешёвом хлебе. Лондон попытался обложить мировую торговлю данью в пользу имперского корабельного дока — и обнаружил, что хлебная корзина избирателя весит тяжелее бюджета, флота и имперского флага вместе.