Когда на мысе Баранов стянули Андреевский флаг, пушки молчали. Морозное марево рассеивало речь переводчиков, и я, разглядывая донесения коменданта Кастельнау, слышу сквозь бумагу глухой скрип реи: колоннизаторы уходили, колонисты остались.

Новый флаг

Около семисот «колониальных душ» – служащие Российско-Американской компании, промысловики-промышленники, крещёные алеуты и тлинкиты, потомки русско-алеутских браков (их современники называли словом «крестьяне-крещёные») – вдруг очутились вне юрисдикции империи. Договор 1867 г. гарантировал им гражданские права, однако англоязычные чиновники смотрели на православные кресты и бороды так, будто это таинство из другой эпохи. Части гарнизона предложили транспорт до Приморья, но билет стоил две зарплаты рядового, и казна более не субсидировала рейсы.

Я изучил расходные книги порта Николаевска-на-Амуре: двадцать три семьи всё-таки смогли вернуться. В прошивке подшивок встречаю термин «государственные иждивенцы», однако в контексте он звучит как эвфемизм бездомности. На материке их распределили между казёнными заводами, где бывшие мореходы добывали уголь. Романтическая география быстро сменялась рутиной: таёжная промоина, ржавое буровое «коштальдское» сверло и вахта, длинная ровно на широту Сан-Франциско.

Русское общество

Кто остался на островах, начал строить параллельный мир. Местная лексика обогатилась словами «старикуша» (так алеуты называли свечу из китового жира), «передник гагары» – праздничная шуба из тёплых шкурок. В школе при Свято-Михайловской церкви батюшка-креол Фёдор Карлович учил латинскому письму и церковнославянскийким тропарям. Одновременно в классах висел портрет Эндрю Джонсона – дипломатический палимпсест, заставлявший детей заучивать две истории одновременно.

Соединённые Штаты ввели вместо «штемпельного» рубля долларовую расчётную марку, и купцы-старожилы изобрели неологизм «долларник» – мешочек из нерпичьей шкуры для новой монеты. Серебро грота – так моряки называли свет новой экономики – сверкало у кромки воды, но не проникало в горы, где лисицы и далее менялись на бусы.

Долгий отлив

Самым драматичным оказался выбор для людей смешанного происхождения. Российское право знало их как «колониальных граждан», без права на наследование дворянства. Американские нормы видели в них «half-breeds», помещая сразу в две маргиналии. Исторический материал хранит письма Марии Лаврентьевой, жены бывшего артельщика: «Мы – люди стыка, а стык тонет». Она просила о «патронате» – покровительстве православной миссии. Письмо шло до Иркутска два года, ответ застал адресата на кладбище Ново-Архангельска.

Оставшиеся священники ввели понятие «третья идентичность». Оно не встречается в канонических текстах, но протоиерей Дельвиг описал его как «океан между паспортами». В этой солёной воде родилась уникальная культура: псалмы звучали по-цойски (на языке тлинкитов), а праздничный кулебяка наполнялась красным лососем вместо семги Архангельской губернии.

Конец двадцатого столетия принёс тихое возрождение памяти. Правнуки переселенцев восстановили кладбище Святого Петра, под лишайником нашли чугунную плиту со строкой «Оставлен бурей и флагом». Я держал плиту ладонью, и казалось, что пульс архипелага гулько пперекликается с петербургским гранитом, где теперь стоят безмолвные сфинксы, хранящие другую, уже европейскую тайну забвения.