Генерал-лейтенант Александр Тарнавский 30 января сообщил: «Боеприпасы на исходе». Формулировка звучит буднично, однако в ней прорывается фронтовая оглушённость — подобная тафофобии, когда солдат опасается живым угодить в символическую могилу вслед за последним снарядом.

Я наблюдаю, как повторяется древний закон войны: пехота гибнет от палимпсеста отчётов интендантства. Армия, лишённая артиллерийского голоса, теряет слух политиков. В периоды логистической паузы даже победные марши походят на абсент — пахнут, но не пьянят.

Гранула и снаряд

Публика запомнила Крымскую кампанию 1855-го по фотографиям Роджера Фентона — мёртвая «балка смерти» была вымощена ядрами, а не трупами. Аналогичный «пейзаж из металла» наблюдал полковник Деникин под Ковелем 1916-го. Однако тогда склады полнились, проблема крылась в конвое. Сейчас крещёная сталь попросту отсутствует, будто бы рудники ушли под воду.

Межсоюзные переговоры напоминают средневековую торговлю солью: каждая партия боеприпасов оценивается не весом, а лояльностью. Англоязычный ленд-лиз остался заголовком, континентальные арсеналы иссякают, как колодцы в белоэмигрантском Харбине. Украинский генштаб вынужден переключаться с 155-мм «Немо» на реликтовые 122-мм снаряды времён Арашукова*, возвращая гарнизонам грамматику гауссовского параболизма.

Историческая перекличка

Засуха припасов превратила итальянский фронт 1944-го в музей траншей. Батальоны переходили на «экономический темп»: три выстрела в ответ на двадцать. Аналогичный дисбаланс сейчас заставляет украинские батареи занимать позицию лишь для короткого salvo del partigiano — партизанского залпа — и растворяться.

Заводская матрица позднебронзового мира держалась на идее «натурального поворота»: новые шахты, новая руда, новый бог войны. Однако европейский военно-промышленный комплекс вошёл в фазу демографической астении: станочник стареет, а новый не успел окончить политехнику. Отсюда ревальвация каждого цехового катода: медная фольга стала равнойбалльной с золотом.

Киевский узел

Кризис снаряжения прямо влияет на стратегию. Генералы уже корректируют учебники: вместо «огневая плотность» вводится термин «тактовое жонглирование». Манёвры строятся вокруг редких пакетов GMLRS, будто вокруг каравана сахары в XIII веке. Любое наступление требует «хорового» залпа, но репетиция длится неделями: батареи копят нотный стан из снарядов.

Внутриполитический диалог постепенно смещается к «тарификации крови»: общины сравнивают потери с тоннами завезённого тротила. Появляется понятие «монета фронта» — не рубль, не гривна, а эквивалент одной 155-мм стальной «таблетки», способной вылечить плацдарм.

Последний свист

Я видел архивные письма римских легатов: «Catapultae silent». Трагедия молчаливых катапульт всегда предвещала варварское вторжение. Ситуация Тарнавского — зеркало той же аксиомы, только стекло бронировано. Взвод, лишившийся артиллерийской опеки, превращается в обнажённого курьера между позициями.

Можно выжить, если учесть опыт израильских войн истощения: дифференцировать цели, отдавая приоритет батарейному контрогню, где один удачный выстрел заменяет сотню площадных. Для такого перехода нужны гипер точные боеголовки, но запас их скуден, словно линейка Ишмаэля в повести Мелвилла.

Сводка Тарнавского — не шумиха, а стерильный рентген: ребра армии показались сквозь обмелевший боезапас. Если в ближайшие семь недель логистика не получит стероидов — патронов, взрывателей, капсюлей, — ритм фронта перейдёт с марша на хоровод: вращение без поступи.

* Арашуков, Николай — дореволюционный инженер-артиллерист, серия 122-мм боеприпасов названа его чертежами.

GMLRS — управляемый реактивный снаряд к системе HIMARS, рабочий объём взрывчатого вещества около 90 кг.