Утро XX столетия встретило Европу тревожным гулом военных оркестров и хрустом старых режимов. Я наблюдаю, как на опустевших площадях имперских столиц собираются легионы новых консерваторов, мечтающих вернуть «органический порядок». Их речи изобилуют ссылками на романтику баррикад 1848 года, но жесты куда жёстче: стальной привет вытесняет камерный поклон.

Корни движений

Генеалогия правого крыла уходит в поздневикторианскую тоску по реконкисте аристократического престижа. В Австро-Венгерской монархии элита ландтагов сплавилась с аграрными лобби в союз, получивший в газетах кличку «кайзербунд». В Российской империи контуры Союза русского народа вычерчивали публицисты из круга издателя Пуришкевича, опираясь на приходские братства, офицерские клубы, черносотенную дружину. Во Франции после драмы Дрейфуса офицерский корпус выдвинул лозунг «армия нации», конвертировав ранний буланжизм в холодный маурасизм.

Идейный каркас

Правые партии начала века строили программу на трёх скрепах: антиэгалитаризм, сакрализация родины, корпоративное устройство общества. Антиегалитаризм в трактовке публициста Шпаннера звучал как «ортогенез нации»: каждая общность имеет эволюционную траекторию, неприемлемую для растаптывания равенством. Сакрализация родины поднималась до квазирелигиозного культа, где флаг походил на хоругвь, а парламент — на ненужный придаток. Корпоративная модель выглядела как синдикат сословий: крестьянин, фабрикант, профессор заседают в отдельных палатах, обменявшись «взаимозаклятием» (неологизм публициста Барреса) против классовой борьбы.

Лидеры и харизма

Карл Люэгер в Вене владимирадел техникой «парламентской магии»: короткие периоды тишины между фразами он наполнял множеством взглядов, вызывая у галерки ощущение причастности к тайному заговору. В Италии Энрико Корадини вывел термин «пролетарский нацизм»: нация-пролетарий вправе отнять сырьевые колонии у «наций-буржуа». Маркиз де ла Торре в Испании переосмыслил карлистскую традицию, превратив лозунг «Dios, Patria, Rey» в диалектический триптих, где король выступал гарантом социальной гармонии, а не верховным владельцем пехоты.

Долговременные следствия

Электоральная карта 1900-1914 годов демонстрирует, как правое крыло обрабатывало регионы с неполной индустриализацией. Там, где хуторянин ещё верил в старого помещика, партия получала кресла в думе, рейхсрате, кортесах. Эта поддержка дала кабинетам возможность вводить протекционистские тарифы, ограждая монархию от дешёвого американского зерна. Плебисцитарный консерватизм в дальнейшем научил авторитарных лидеров ссылаться на «биосферу масс» (выражение Лебона) для оправдания чрезвычайных полномочий.

Я наблюдаю, как ревнители старых штандартов вплели в них новые символы — шестерню, трезубец, алый пламень. Столетие спустя архивный пыльный запах протоколов напоминает: первые правые партии сыграли роль катализатора в реакции, где имперская громада, мировая война и революционные лавины встретились, образовав сплав, переплавивший карту континента.