Я исследовал бухгалтерские книги, контрамарки, письма импресарио и нашёл контуры повседневной хроники, скрытой за алым ветром ветряков. Сцена дарила легкий флер миражей, однако реальная геометрия жизни артистов требовала куда более строгих расчётов. В дневнике Ля Гулёв, например, приведён перечень еженедельных расходов: перья из перлюшки, духи «Jicky», слой смальты для сценических зубов. Вызеркаливание образа на публику становилось персональным актом алхимии.

Мишура и будни

Костюмерная пахла бензином и тонировочным лаком. Парижский урбанизм конца XIX века гудел за тонкой стеной, будто сильфон. Навахи локальных модисток прибывали прямо к служебному входу, где суфлёр Гарнье раздавал жетоны на репетицию. Герцогиня де Монторж—завсегдатай ложи — называла эту комнату «цехом химер». Сам термин химеризм тогда понимался буквально: соединение телесного труда и световой иллюзии. Во время антрактов танцовщицы обучались «анапестовой походке», при которой пятка касается пола лишь после резонансного щелчка каблука. Техника снижала кавалерийскую аритмию ног, предупреждая растяжения.

Гонорары и налоги

Контрактный парнас определялся сводом правил, именуемым livre noir. В нём прописывался «аданцион» — аванс, эквивалент четырёх представлений. Поглощённые гастрольной вереницей, артисты ходили к нотариусу Дориа на улицу Лепик, чтобы подписать анцензу — документ, фиксирующий обязательство выплачивать акциз с налога на развлечение «prix des places». Государственная фискалия взыскивала до 15 % валовой выручки, поэтому директор Сидлер компенсировал потери быстрым оборотом программы: каждую пятницуицу на афише возникал свежий номер. Гонорар танцовщицы среднего класса составлял двадцать франков за вечер — сопоставимая сумма с зарплатой телеграфиста. Сольные шансонье типа Иветт Гильбер превращали гонорар в земельные облигации Crédit Foncier, опасаясь грядущих инфляционных лихорадок.

Исчезновение легенд

Слава в кабаре жила по принципу «скорость света минус сентиментальность». Хореограф Петипа вспоминал о бывших примах словно о пропавших кометах. Одни уходили в мюзик-холл «Folies Bergère», вторые заключали брак с американскими инженёрами — наследниками золотых руд. Журнал «La Vie Parisienne» вводил термин «éphémérides artistiques» — календарь, где каждое имя гасло быстрее астрономического перигелия. Ла Гулёв, завершив карьеру, открыла передвижной тир и переделала сценические пластины в мишени, зевак привлекала надпись «Застрели моё прошлое». Сожительство с реальностью оказалось хитро выстроенной палимпсестной структурой, где очередной слой грима нёс в себе функцию едва ли не юридического камуфляжа.

Заключительный штрих

Кабинет архивов Дома Комедиантов хранит стопку непрошенных сонет исступлённого почитателя, адресованных певице Жан Аврил. Бумага пропахла гуалтерией — редкой эссенцией желтоватого оттенка. Каждое письмо завершается одинаковой строкой: «пусть ваш тембр блюрализует ночь». Термин «блюрализация» я отыскал в словаре Дельмаша — обозначение процесса, при котором звук окрашивает пространство синестетическим дымом. Даже спустя век этот ироничный неологизм отражает почтение к таинству, связывающему артистку, публику и урбанистическую строфу Монмартра.

Картина буднейей «Мулен Руж» выстраивается как театрон-тайпаниум: купол зрелища держался на перекрытии из дилемм, расчётов, продуманного позёрства. Звезда светила ярко, пока хватало нефти в лампах рампы, а вне лучей прожектора человек оборачивался прагматиком, страховщиком собственной тени. Подлинная роскошь заключалась не в перьях, а в редком мгновении, когда аплодисменты гасли, и звучал единственный звук — жужжание ветряков, смешанное с тяжёлым дыханием истории.