Я исследую хронику афганской войны уже три десятилетия. Женские судьбы в этом конфликте похожи на нити, сплетённые из грима госпиталей, запаха керосина аэродромов и таёжных писем, добиравшихся через пустыню.

Советский военный контингент включал порядка восьми тысяч женщин. Официальные распоряжения отводили им «нестроевые» позиции, однако реальность фронта раздвинула рамки уставных абзацев. На пересохших горных перевалах помощницы хирургов устанавливали шины, вскрывали гемоторакс, останавливали артериальное кровотечение при свете керогаза.

Воздух госпиталей

Полёт санитарного вертолёта Ми-8 длится в среднем пятнадцать минут, иначе геморрагический шок поглощает раненого. В кабине хранительница наркозного аппарата спорит с турбулентностью и собственным страхом. Мне удалось беседовать с Валентиной Кузнецовой, анестезисткой из Твери. Её воспоминания: «шум лопастей глушил стоны, а вязкая жара мешала видеть скальпель, будто на стекле росла скорлупа». Такое описание передаёт и физиологическую, и психологическую нагрузку.

На земле медсёстры жили рядом с костром, называемым «здоровяк»: буржуйка, сваренная из авиационного бака. Температура ночью опускалась до нуля, днём душил суховей. Женщины чередовали перевязочный, морг, палатки с узбекским пловом, стенгазету. Подобная цикличность создала у них устойчивый «синдром оборотня»: днём — санитарка, вечером — арт-кулинар, на рассвете — социотерапевт для солдат, утративших слух после мины.

Наградные листы фиксируют двести тридцать один женский подвиг. Причём под словом подвиг скрываются не алые ленты, а будничный труд: перитонит, отнятый у статистики, выход из клинической смерти при помощи «гамма-душа» — импровизированного капельного устройства, собранного из водяного фильтра.

Невидимый фронт связи

Шифровальщицы и телефонистки управляли информационным кровотоком. Кабели тянули вдоль орографических уступов, через вади — высохшие русла. Одна из них, Тамара Бутенко, рассказывала мне о «крипто-кафтане»: стальном ящике с перфолентой, который пришлось тащить на мулах при форсировании Салангского тоннеля. Устройство весило двадцать восемь килограммов, за спиной — АКС-74У с магазином трассеров. Женская рота связи существовала как автономный организм, где позывные звучали будто стихи футуристов — «Ртуть-Тополь-Джин».

Профессиональный жаргон включал архаизм «паёк-одиночка» — код для часа радио-тишины. В этот интервал бойцы на передке ждали разрешения открыть огонь. Сбой стоил жизни, поэтому каждая передача шла с трехкратной контрольной фразой. Ошибка голоса при сорокаградусной жаре сродни анафилактическому шоку: реакция молниеносна.

У женского коллектива имелся собственный ритуал профилактики стресса — «кеттельбах». Термин пришёл из немецкой медицины, означал короткую дыхательную гимнастику с применением эвкалиптового масла. Три вдоха — коротких, два выдоха — длинных. При нападении «зелёных» групп душманов дыхательная память помогала сохранять контроль, разговор ускорялся, радио-канал оставался чистым.

Роль журналисток замыкала информационное кольцо. Корреспондент Эмма Азер уже в двадцать четыре составила досье на шестьдесят эпизодов применения бесповоротных «перевёртышей» — самодельных фугасов с антисмыканием. Её термины вошли в военный словарь, а рукописи — в архиве Генерального штаба под грифом «Лавина-77».

Афганские голоса

Женщины-афганки двигались по лабиринту войны иначе. Учительница Фарида из Кандагара прятала учениц в пустом тандыре во время облав. Сопротивление Талибану в зачаточной фазе опиралось на тайные сети «несватанных сестёр» — кружков взаимопомощи, где грамотность становилась залогом автономии. Я нашёл в хранилище Кабульской библиотеки несколько тетрадей, испещрённых иранским настаʽликом. Там встречаются строки: «Я держу крыло сокола, пока он спит». Образ намекает на хранение оружия внутри мирной оболочки.

Союз между советскими медиками и местными акушерками проявился при вспышке холеры под Газни летом 1982-го. Паритет строился на навыке, а не на идеологии. Афганская сторона называла коллег «сурх-хор», что переводится как «красная сестра». Обмен опытом включал метод «залак» — перевязка раны тканью, пропитанной суспензией гранатовой кожуры, обладающей танином. Советские хирурги внесли правку: перед наложением использовался диоксидин. Гибридная практика сократила летальность до десяти процентов.

В тыловых городках Кабула и Герата женщины управляли рынками сухофруктов, занимались микрокредитом через систему «хавала». Она основана на доверии, а не на расписках. Подобное женское предпринимательство питало семьи, чьи кормильцы остались на фронте. Маркетологов там заменяла интуиция и старинная арабская математика «хисаб аль-кафи» — устный счёт с опорой на фаланги пальцев.

Лётчица Надира Хашими из правительственных ВВС Афганистана совершила тридцать два боевых вылета на вертолёте АН-2-МФ. Конструкция считалась устаревшей, но высокая посадка позволяла использовать её как агитационный и медицинский транспорт. Хашими отзывалась о своём самолёте как о «заливном жеребце», подчёркивая двоякий характер: безобидный корпус — внутри грубая силовая рама.

В речи афганских женщин встречался термин «дил-саррай» — дословно «дворец сердца». Так называли временные женские общежития при части 40-й армии, где содержались эвакуированные сёстры и вольнонаёмные. Каждая комната украшалась узором «мухакк» — геометрический орнамент со скрытым словом барака, задающий оберег.

К окончанию кампании женские участницы сформировали ассоциацию «Феникс-89». Мне довелось изучить протокол учредительного собрания. Пункт первый — взаимная реабилитация через медиацию и арт-терапию. Пункт второй — архивный полигон для устных историй. Термин «устная история» тогда был малоизвестен, употреблялось слово «эхация» — неологизм, буквально «звучащая память».

Поствоенные годы добавили к травмам диагноз «алекситимия» — трудность выражать чувства словами. Женщина-ветеран замирала, когда диктофон ловил паузу. Я применял метод «письмо-путину»: предложил рисовать карту запахов, а затем описать связанные образы. После розмарина всплывал скрип носилок, после запаха шафрана — вспыхивающий тропический закат над Бамианом.

Социологи фиксируют расхождение во внешнем статусе и внутреннем самоощущении. Военный подвиг не пересёкся с гражданской карьерой: официальная статистика хранит лишь пятилетние ветеранские надбавки. Символическая рента осталась в зоне молчания. Это молчание резонирует, какк тамбурный барабан в суфийской хадре: гул неявен, но пробирает диафрагму.

Память о женской службе в Афганистане просит индексации. Архивные фонды усеяны белыми пятнами, ситуация напоминает палимпсест — текст, стёртый для нового письма. Я продолжаю дешифровку. Каждая расшифрованная кассета открывает очередную спальню истории, где сапёрные ножницы соседствуют с помадой «Голубой Дунай», а письмо из Барнаула заканчивается афганской пословицей: «Жар сердца сильнее бурь Куш-дара».

Нить женского опыта в афганской войне тянется сквозь поколения, как креп-сатиновая вышивка на офицерском тулье. Стежки разной длины образуют единую спираль. Историку остаётся ухватить эту спираль и передать дальше, чтобы подвиг имел продолжение на бумаге, а не лишь в эхо-коробке памяти.