Я годами перелистывал архивные листы, шабровал ржавчину с заклёпок музейных экспонатов и слышал гул турбин в технических тоннелях. Опыт подсказывает: военный конструктор ищет предел массы, пока бухгалтерия не просит пощады. Ниже — история тех, кто ушёл за горизонт здравого смысла.

Колоссы на рельсах

Весенняя заря 1942-го. На уклон у станции Бахчисарай медленно вползает «Schwerer Gustav». Масса — 13500 тонн, длина ствола — сорок семь метров. Снаряд весит семь тонн и летит почти пятьдесят километров. Расчёт — 2500 человек. В дневнике артиллерийского офицера встречается слово «ландскнехт-махина», отражающее смесь восхищения и ужаса. Для перевозки колосса прокладывали двойную колею. В полевом лагере я нашёл люнет (опорный подрамник) — причудливо изогнутый, словно позвоночник доисторического зверя. После четырёх десятков выстрелов ствол прошёл диссолюцию — поверхность металла покрылась микротрещинами, и чудовище отправили в разбор.

На чертёжных столах той эпохи существовал ещё более странный замысел — тяжёлый танк «Landkreuzer P.1000 Ratte». Плановая масса превышала тысячу тонн, экипаж — свыше ста человек, а двойная корабельная артиллерия требовала отдельного погреба боезапаса. Конструктор Эдвард Грот прогнозировал давление на грунт пять килограммов на квадратный сантиметр, что сравнимо с мокрой почвой болота. Прототип так и остался графитом на ватмане, но заметка в журнале «Kraft und Stoff» сохранила термин «панцер-астероид».

Морские титаны

Зимой 1941-го я обошёл палубу «Ямато». Дека залита глицерином, чтобы дерево не растрескалось на морозе. Литой каземат главного калибра держит орудия 460 мм. Полный водоизмещение — 72800 тонн. При повороте башни слышится глубокий элегантный гул, напоминающий органный аккорд нисходящего хорала. В корме располагается цистерна для переменного дифферента, способная принять три тысячи тонн воды. Такое смещение центра тяжести требовалось, чтобы сгладить рывок при залпе.

Громаду «Иов Сибиряков» — советский ледокольный артиллерийский монитор проекта 799 — редко упоминают. Постройка завершилась после войны. Длина корпуса — 228 м, ширина — 38 м, бронированный пояс — двенадцать сантиметров марганцевой стали. Машина ломала лёд метрах в семи от носа, оставляя после себя канал похожий на хирургический разрез.

Крылья гигантов

В ангаре «Мрия» я стоял под килем, ощущая себя насекомым. An225 тянет 640 тонн взлётной массы, шасси опирается на тридцать две стойки. Архитектура крыла — геодаезическая ферма, где каждая нервюра пересекается под углом, напоминающим византийскую мозаичную кладку. Конструктор Парамонов использовал термин «периаллофания» — возникновение локальной прозрачности при рассеивании нагрузок в сыром композиционном материале.

Герберт Хьюз построил Н-4 «Hercules», деревянный левиафан. Размах крыла — 97 м, обшивка — берёзовый шпангован. Сравнить диаметр фюзеляжа можно с танковым полигоном: внутри помещались танк М-18 и джип. Гидросамолёт оторвался от воды один раз, но сам факт взлёта подтвердил смелость лигнин-ламельной технологии.

Подводный сегмент

Тайфун проекта 941 известен своими девятьюстами двадцатью подводными килотоннами. Дважды мне довелось идти по центральному коридору между баллонными цистернами. Меметаллическое эхо напоминает пустой собор. Диаметр всплывающего люка — три метра. Люди переходят из корпуса в корпус через сферические шлюзы, похожие на меркуриевые капли. Система спасения «Сфера» — титановые камеры-поплавки, каждая крепится к дедмену с пироболтами.

Наземные проекты грядущего

В середине шестидесятых Биргер Больтен в Норвегии рисовал «Fjord-Kraken» — самоходную артиллерийскую платформу массой три тысячи тонн на магнито-пневматической подушке. Расчётное давление на почву едва превышало давление человеческой стопы. Двигатель — газотурбинный клатроник с подачей хромистого керосина. Патент остался бумажным медузарием, но материал хранит мечту инженеров об антимоновых подшипниках.

Эхо

Гиганты рождаются из конфликта между максимализмом и экономикой. Когда перевешивает амбиция, на свет выходит смертоносная масса из стали, керосина, никелевого бронесита. Я перебираю заклёпки в музейных залах и слышу далёкий шум паровой помпы, словно сердце забытых голосов все ещё качает раскалённую кровь машинного века.