Я изучаю рукописи, археологические срезы и сохранившиеся донжоны уже два десятилетия. Каждая щель в стене говорит точнее любого летописца: сколы указывают на тип тарана, копоть под сводом — на состав топлива, следы солодовых зерен — на прошлогодний урожай. Замок похож на окаменевший организм: башни словно кости, внутренние дворы — суставы, а скрытые ходы исполняют роль кровеносной системы.

Каменные стенания

Внутренний климат диктовали ветра и толщина кладки. Летом помещение держало прохладу, зимой превращалось в каменную пасть, проглатывающую жар. Обитатели спасались шкурой, суконной коттой и кострами в бронзовых жаровнях. Дым уходил в «дымницу» — вертикальную расщелину без трубы, поэтому своды темнели, а запах копоти въедался в мохнатые плащи. Окна бойниц (meurtrière) пропускали полоски света, но тянули сквозняком. Заслонки из промасленного холста частично решали вопрос, однако вьюга все равно находила щели.

Повседневный распорядок

Петухи здесь не будили: стража дежурила всю ночь, барабанщик отбивал утренний тата. Кухня оживала первой. В медной кувшине бурлило пиво слабого брожения — безопаснее воды. Кашу подслащивали медом либо сушёной грушей. Главная трапеза приходилась на полдень, когда тень главной башни ложилась точно в центр двора — своеобразные солнечные часы. После еды десятники проверяли chemin de ronde — проход на стене, где менялись лучники. В сукновальне трудились валяльщики: меховые колотушки били ткань ровно столько, сколько требовал хозяин, чтобы получить густое уплотнение, пригодное для гамбезона. По вечерам во двор въезжал «пекларий» — торгующий смолой и дегтем мастер: без его бочек не заливали щели, не чинили факелы, не кормили баллисты.

Тепло и запахи

Замковая garderobe — узкая каменная ниша, нависающая над рвом, — служила уборной. Соль и зола соединялись с человеческими отходами, образуя корку, которую периодически ломали ломами и сбрасывали вниз. Зимою эта масса промерзала, издавая терпкий дух, напоминавший скипидар. Чтобы перебить амбре, в коридорах тлели курильницы с полынью и можжевельником. Нагретые каменные стены отдавали аромат трав вместе с частью накопленной влаги, создавая эффект парной.

На верхнем ярусе донжона размещалась «солария» — покои, залитые светом. Там хранились пергаменты, лютни, шахматная доска. Толстое стекло здесь редкость, ставни, обитые кожей, закрывались перед ветром, но открывались для созерцания земельного ковра. Ночью узкие факельные коридоры сверкали, словно сосуды, по которым течёт огненная кровь.

Ни один день не проходил без сигнала рожка: то тревога, то приезд сюзерена, то прибытие странствующего менестреля. В такие минуты замок дышал в унисон. Треск костей в очаге, звон копыт на мостовой, эхо шагов в галереях соединялись в кантату камня, железа и человеческих голосов. В этой музыке заключена подлинная история: документально точная, осязаемая, пахнущая дегтем и розмарином.