Я встречал в пергаментах целые созвездия астрономических титулов, но куда ярче сияют крошечные слова-жалюзи, присосавшиеся к имени венценосца. Антономазия превращала корону в маску, а маску — в памятник иронии. Представляю десятку суровых кличек, чьи иглы до сих пор прощупываются сквозь века.

Ядовитые эпитеты

1. «Железнозубый» (Гишам I, Кордовский эмират). Саги мансуров указывают на ров владений, где эмир собственноручно клеймил дезертиров. Зубы, покрытые железной накладкой, пугали ночных заговорщиков, даря властителю устрашающий оскал, одновременно служивший стоматологическим протезом. Прозвище пережило годы, затмив титул «аль-Рида».

2. «Таракан» (Хлодвиг II, Меровинги). Франкские анналисты рассказывали о миниатюрном росте и удивительной живучести юного короля. В палатах Суассона он прятался от регентов в щелях панелей, как писали недоброжелатели. Анамнезис детских недугов породил и саркастический образ насекомого, что переживает даже топор майордома.

3. «Король без смеха» (Карл VI, Франция). Парижские пародисты утверждали, что Карл не смеялся после приступа «furor melancholicus». Хроники описывают затворническое молчание, превращённое в орудие политической сатиры: подданные считали, что радость бежит из Лувра, словно мышь с горящего амбара.

Сатира и страх

4. «Кожаное ухо» (Мусоний Руф, римский узурпатор). Легенда приписывает латунному бойцу страшное увечье после бюргерского покушения: наружная часть правого уха заменена кусочком телячьей кожи. Сенат превращал дефект в знак бесчувственности, приравняв правителя к гладиатору-андабатту.

5. «Полуночный съедатель» (Иван IV до венчания). Псовые ездовые называли молодого государя так из-за привычки тайно посещать кухню и пробовать мясо перед казнями. Княжеская бутафория ужаса получила литургический оттенок: люди верили, что кровь жертвы переходит в булат характера.

6. «Набоб-борода» (Аурангзеб, империя Великих Моголов). Мудрец Шайкх Ягна при дворе сравнивал аскетически редкую бороду султана с сухим манговым корнем. Едкая шутка отражала экономию, доведённую до символического отрицания помпезности. Хронист Ишвар-Дас называет эпитет гимном пуританской казне.

Отголоски в летописях

7. «Ватный король» (Карлос II, Испания). Мадридские сатириконы обыгрывали сложенный под тулупом корсет, смягчавший эпилептические падения. Символ импотенции власти: как хлопок, Карлос сжимался от любого политического сквозняка.

8. «Соловей-кровопуск» (Каньцзи, Северная Сун). Император-лирик диктовал одалискам новые рифмы под звуки казнёв на заднем дворе. Дворцовая служба зафиксировала уникальный акт: каждая строфа сопровождалась ударом палача, будто нотный акцент. Певучесть и жестокость сплелись в оксюморон, породивший прозвище.

9. «Серебряный Плеш» (Деметриос Полиоркет, Македония). Турандот-космограф Онесикрит пишет о завитых крапивных шрамах на черепе полководца, натиравших каску. Лукиан в «Псевдохронографе» сравнил отражения луны на медном шлеме с сизой‚ неполной луной, а проплешину — с лакуной, где зреют поражения.

10. «Костяная рука» (Константин XI Палеолог). В хроники поздней Византии проникла легенда о лестнице, покрытой фрактальной гиперостозной. Турки-анатолы верили, что при взятии Константинополя останки кисти превратятся в камень, охраняя Город. Поверье надолго пережило последнего императора, сплетясь с россыпью апокалиптических гимнов.

Уничижительные эпитеты, будто лещины напротив мрамора, ударяли по тщеславию сильных. Хроники, даруя этим именам долгую жизнь, оставляют специалисту не сухие даты, а органику человеческой страсти, где сарказм соседствует с политической физиономистикой и напоминает: власть подвержена коррозии языка быстрее, чем ржавеет сталь меча.